Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке - [13]
Свобода, как правило, ассоциировалась с владением собственностью. Не случайно во всех колониях избирательное право было ограничено имущественными цензами. Предполагалось, что собственники более, чем неимущие, заинтересованы в процветании своей страны. Некоторые возражения против этой общепринятой истины высказывал только Дж. Отис. Он настаивал на расширении избирательного права: «Невозможно привести убедительный довод в любой стране против того, чтобы любой человек в здравом рассудке мог голосовать на выборах представителя. Если у него немного собственности, которую надо защищать, все же его жизнь и свобода имеют некоторую ценность»[127]. Но для большинства американцев свобода и собственность были тесно связаны. За свободу и собственность пили в Портсмуте (Нью-Гэмпшир) на банкете 1 ноября 1765 г.[128] В Коннектикуте от сборщика налогов Дж. Ингерсолла[129] потребовали не только публично отречься от своей должности, но и трижды повторить слова «Свобода и собственность», на что «Сыны Свободы» откликнулись троекратным «ура!» После чего вся компания в полном согласии отправилась обедать в таверну[130]. «Boston Evening-Post» выходила с девизом «Единый голос всех свободных и лояльных подданных его величества в Америке: Свобода, Собственность и никаких Гербовых марок!»[131] Автор под псевдонимом «Превосходный» упоминал полностью классическую локковскую триаду: «защиту жизни, свободы и собственности»[132].
Итак, в протестах против Гербового акта концепция свободы оказывалась неразрывно связана с собственностью. Инструкции Ньюбери (Массачусетс) их представителю в генеральной ассамблее колонии гласили: «Народ без собственности или с ненадежным владением таковой находится не в лучшем состоянии, чем рабы. Ибо свобода и даже сама жизнь не имеют ценности, если не наслаждаться ими, что невозможно без собственности»[133]. «Boston Gazette» впадала в поэтический тон: «Взгляните, как солнце украсило облака на западе, одело их в багрянец, пронизало их золотом. Так украшается наше домашнее благополучие Собственностью, так совершенствуются наши общественные привилегии Свободой»[134].
Из конкретных прав и свобод европейские просветители выше всего ценили свободу совести. «Свобода совести есть великая привилегия подданного», — объявлял Локк[135]. О том же писал Вольтер[136]. Но к дебатам о Гербовом акте веротерпимость отношения не имела и потому не упоминалась (возможно, также потому, что Новая Англия веротерпимостью как раз не отличалась). Высоко ценилась в европейском Просвещении также свобода слова. «Свободный народ, мыслящий народ, — писал К. А. Гельвеций, — всегда повелевает народами, которые не мыслят. Следовательно, государь должен говорить народу истину, ибо она полезна, и дать ему свободу печати, ибо это — средство открыть истину. Повсюду, где нет этой свободы, невежество, подобно глубокой ночи, охватывает умы»[137]. Правда, следует отметить, что Гельвеций, с его типично просвещенческим оптимизмом, не допускал возможности использования печати для манипуляции сознанием масс. «Но разве эта свобода не приведет к массе странных взглядов? — рассуждал философ. — Это не страшно. Разуму нетрудно будет опровергнуть эти взгляды тотчас после их появления, и они не смогут нарушить мир государства»[138]. Примерно так рассуждали и американские редакторы. «Нет свободы в нашей стране, которая ценилась бы дороже свободы печати, и с полным основанием, ведь если она погибнет, в одно мгновение исчезнет все, чем мы хвалимся», — объявлялось в «Boston Gazette»[139]. «Boston Evening-Post» в октябре 1765 г. поместила большое эссе о свободе печати. Именно благодаря свободе печати, утверждала газета, «вся ученость, остроумие и гений нации могут быть использованы на стороне свободы». Газета доказывала, что свобода печати ни в коем случае не может привести к народным восстаниям. Это не то, что афинские демагоги и римские трибуны. Печатное слово воспринимается иначе, подчеркивал автор. Ведь газету читают в одиночестве и хладнокровно, следовательно, опасные страсти не могут зародиться от чтения. Слух в деспотическом государстве опаснее, чем памфлет в свободном, ведь подданные деспота не привыкли мыслить независимо или различать правду и фальшивку. Участие в свободном обсуждении политики развивает ум, и человека труднее увлечь нелепым слухом[140].
Однако Гербовый акт косвенно ограничивал и эту свободу. Газеты и другие периодические издания должны были помещать у себя гербовый штамп, и его стоимость удорожала их выпуск. Американские издатели забеспокоились. В октябре 1765 г. «Boston Gazette» вышла с изображением черепа и костей на том месте, где нужно будет ставить гербовую печать
