Просветительские идеи и революционный процесс в Северной Америке - [12]
Олицетворения Свободы и Тирании постоянно фигурировали в протестных ритуалах. 1 ноября 1765 в Портсмуте (Нью-Гэмпшир) устроили похороны Свободы, скончавшейся от гербового штампа в возрасте 145 лет (намек на 1620 — год высадки отцов-пилигримов в Америке). Множество людей прошли по центральным улицам под бой барабанов и траурный звон колоколов. Затем была произнесена надгробная речь, но едва она была закончена, как похороненная Свобода счастливо воскресла. Погребальный звон сменился благовестом. А в готовую могилу положили Гербовый сбор. Похожая церемония состоялась в Ньюпорте (Род-Айленд)[110].
Тиранию представляли по контрасту в монструозных формах. Дж. Адамс прибегал к красочной риторике: «Пасть могущества всегда раскрыта, чтобы пожирать, его десница всегда простерта, чтобы уничтожить, если возможно, свободу мыслить, говорить и писать»[111]. В Нью-Хэйвене (Коннектикут) во время карнавализованных протестов против гербового сбора присутствовал великан 12 футов высотой, с головой, подсвеченной изнутри. Он изображал местного сборщика налогов. «Boston Gazette» полунасмешливо сравнивала «чудище» с Жеводанским зверем, сеявшим ужас на юге Франции. Великан угрожал разрушением всему вокруг себя, но, разумеется, был с торжеством изгнан под звуки флейт, барабанов и крики «Ура!» Пародийный суд приговорил монстра к сожжению, как «покровителя невежества» и «врага английской свободы»[112]. Ассоциация между свободой и просвещением здесь очень характерна.
Столь же показательно представление о том, что свобода легко может быть утрачена и практически не может быть возвращена. После установления тирании сторонникам былой свободы можно было сказать лишь: «Поздно теперь жаждать свободы. Следовало прежде бороться, дабы избегнуть ее утраты»[113]. «Сыны Свободы» рассуждали точно так же, и это делало всю ситуацию с Гербовым актом в их глазах крайне напряженной, едва ли не апокалиптической. Уступка парламенту грозила тяжелейшими последствиями. Тем более, что гербовый сбор воспринимался лишь как начало. «Если б[ри-тански]й парламент имеет право ввести гербовый сбор, значит, он имеет право наложить на нас подушный налог, и поземельный, и налог на солод, и на сидр, и на окна, и с дыма. И почему бы не брать с нас налог на солнечный свет, на воздух, которым мы дышим, на землю, в которой нас хоронят?» — рассуждали американские виги[114]. Неудивительно, что Б. Бейлин считал страх перед тиранией едва ли не главной установкой американской революционной идеологии[115].
Такая установка сослужила американцам хорошую службу. Сопротивление гербовому сбору они развернули, не дожидаясь, пока он вступит в силу. К 1 ноября 1765 г. все средства, которыми располагали для противодействия «Сыны Свободы», уже были использованы.
Но в чем для них заключалась свобода и насколько их понимание совпадало с идеями европейских просветителей?
Свобода ассоциировалась для них, как и для всех теоретиков естественного права, с самой человеческой природой. «Любовь к свободе естественна для нашего вида и неразлучна с человеком», — рассуждал некий B. W. на страницах «Boston Gazette»[116]. Таким образом, свобода существовала до государства и помимо государства.
«У человека есть естественная свобода, поскольку все, у кого одинаковые природа, умственные и физические способности, по природе равны и должны пользоваться одними и теми же общими правами и привилегиями», — писал Дж. Локк[117]. Американцы были прекрасно знакомы с концепцией естественного права[118]. Так, в любопытном обращении к колонистам от лица ангела-хранителя Америки говорилось о «тех священных правах, которые природа дала всем людям, без ограничений со стороны какого-либо земного государя или государства»[119]. При этом американское восприятие естественного права несколько отличалось от доктрин европейских просветителей. Прежде всего, они связывали происхождение права не только с человеческой природой, но и с волей Творца, причем эти две доктрины в их глазах не противоречили друг другу. На митинге жителей Леминстера (Массачусетс) провозглашалось: «Создатель Природы и Христианской религии сотворил нас свободными»[120]. Почти те же выражения использовали жители Помфрета (Пенсильвания)[121]. Американский исследователь Дж. Ф. Рэйд выразил точку зрения, характерную для американцев того времени, в следующей формуле: естественное право есть право, предоставленное и признанное конституцией и законами Великобритании[122]. Как видно из изложенного выше, это не совсем так: естественное право в понимании колонистов существовало все же до появления британской конституции.
Но действительно, еще одна особенность колониальной трактовки естественных прав заключалась в том, что естественное право ассоциировалось с традиционными вольностями англичан, гарантированными Великой хартией и неписаной британской конституцией, а также с правами колонистов, зафиксированными в хартиях колоний. Палата представителей Массачусетса единогласно объявляла, что «существуют определенные важнейшие права британской конституции, которые основаны на законах Бога и природы и являются общими правами человечества». Из этого вытекало положение, что никакой закон сообщества не может, в соответствии с естественным законом, лишить человека этих прав
