Просвещение продолжается. В защиту разума, науки, гуманизма и прогресса - [217]
Если вы думаете, что этого моря крови было достаточно, чтобы дискредитировать идеи Ницше среди интеллектуалов и деятелей искусства, вы ошибаетесь. В это трудно поверить, но Ницше и сейчас обожаем многими. Nietzsche is pietzsche («Ницше – выцше») – гласят граффити на университетских общежитиях и надписи на футболках. И дело не в том, что его труды как-то особенно убедительны. Бертран Рассел писал в «Истории западной философии»:
Учение Ницше может быть выражено более просто и честно в одном предложении: «Я желал бы жить в Афинах при Перикле или во Флоренции при Медичи»[1339].
Его идеи не проходят первой проверки на моральную непротиворечивость, а именно теста на обобщаемость: их невозможно распространить ни на кого, кроме личности, которая их высказывает. Если бы я мог отправиться в прошлое, я бы ему сказал:
Я супермен: жесткий, холодный, ужасный, без чувств и без совести. Я воспользуюсь твоим советом и обрету славу героя, уничтожив парочку шумных карликов. И начну я с тебя, недомерок. А потом займусь твоей сестренкой-нацисткой. Ну, или приведи мне хоть одну разумную причину этого не делать.
Но если идеи Ницше отвратительны и противоречивы, почему у него столько почитателей? Я, наверное, могу понять, почему этика, согласно которой художники (и воины) имеют особое право на жизнь, так притягивает людей искусства. Примеры: Уистен Хью Оден, Альбер Камю, Андре Жид, Дэвид Герберт Лоуренс, Джек Лондон, Томас Манн, Юкио Мисима, Юджин О’Нил, Уильям Батлер Йейтс, Уиндем Льюис и (с некоторыми оговорками) Джордж Бернард Шоу, автор пьесы «Человек и сверхчеловек». (А вот Пелам Гренвилл Вудхаус, напротив, придумал любящего Спинозу Дживса, предостерегавшего Берти Вустера: «Вам не понравится Ницше, сэр. Это нездоровое чтение»[1340].) Ницшеанские ценности импонируют и пишущей интеллигенции «второй культуры» (вспомните, как Фрэнк Ливис высмеивал озабоченность Чарльза Перси Сноу всеобщей бедностью и болезнями на том основании, что «великая литература» – это то, «зачем живет человек»), и социальным критикам, которым нравится хихикать над «болванами» (как называл обычных людей Генри Луис Менкен, «американский Ницше»). Хотя позднее Айн Рэнд и пыталась это отрицать, характерные для нее прославление эгоизма, обожествление героя-капиталиста и презрение к идее всеобщего благополучия – это ницшеанство чистой воды[1341].
Как ясно дал понять Муссолини, Ницше вдохновлял релятивистов по всему миру. Презирая преданность ученых и мыслителей Просвещения поискам истины, Ницше утверждал, что «фактов не существует, есть только интерпретации» и что «истина есть тот род заблуждения, без которого некоторый определенный род живых существ не мог бы жить»[1342]. (Конечно, такая логика не позволяет ему объяснить, почему мы должны верить этим его утверждениям.) По этой и другим причинам Ницше оказал решающее влияние на Мартина Хайдеггера, Жан-Поля Сартра, Жака Деррида и Мишеля Фуко, став крестным отцом всех враждебных науке и объективности интеллектуальных движений XX века, включая экзистенциализм, критическую теорию, постструктурализм, деконструктивизм и постмодернизм.
Ницше, надо отдать ему должное, был одаренным стилистом, и его поклонников среди интеллектуалов и людей искусства можно простить, если они подпадали под обаяние его литературного слога, но относились с иронией к его мировоззрению, которое сами не разделяли. К сожалению, это мировоззрение отлично подошло слишком многим из них. Удивительно много выдающихся деятелей XX века восторгались тоталитарными диктаторами, страдая недугом, который историк Марк Лилла назвал тиранофилией[1343]. Некоторые из тиранофилов были марксистами, придерживающимися проверенного временем принципа «Он, может, и сукин сын, зато наш сукин сын». Но многие из них были ницшеанцами. Среди самых известных – Мартин Хайдеггер и философ-правовед Карл Шмитт, горячие приспешники нацизма и Гитлера. Вообще говоря, никто из диктаторов XX века не испытывал недостатка в сторонниках в среде творческой и научной интеллигенции, в том числе Муссолини (Эзра Паунд, Шоу, Йейтс, Льюис), Ленин (Шоу, Герберт Уэллс), Сталин (Шоу, Сартр, Беатрис и Сидни Вебб, Бертольд Брехт, Уильям Дюбуа, Пабло Пикассо, Лилиан Хеллман), Мао Цзэдун (Сартр, Фуко, Дюбуа, Луи Альтюссер, Ален Бадью), аятолла Хомейни (Мишель Фуко) и Фидель Кастро (Сартр, Грэм Грин, Гюнтер Грасс, Норман Мейлер, Гарольд Пинтер и, как уже было упомянуто в главе 20, Сьюзен Зонтаг). В разные периоды западные интеллектуалы пели дифирамбы Хо Ши Мину, Муаммару Каддафи, Саддаму Хусейну, Ким Ир Сену, Пол Поту, Джулиусу Ньерере, Слободану Милошевичу и Уго Чавесу.
Почему же именно интеллектуалы и люди искусства так лебезили перед кровавыми диктаторами? Казалось бы, как раз интеллектуалы должны разбираться в мотивах властителей, а люди искусства – расширять круг человеческого сопереживания. (К счастью, многие из них именно так и поступали.) Экономист Томас Соуэлл и социолог Пол Холландер предложили в качестве одного из объяснений профессиональный нарциссизм. И интеллектуалы, и люди искусства порой чувствуют, что либеральные демократии, позволяющие гражданам преследовать собственные интересы с помощью механизмов рынка и гражданского общества, их недооценивают. Диктаторы же насаждают идеи сверху вниз, отводя интеллектуалам то место, которого они, по их собственному мнению, достойны. Но тиранофилию питает еще и ницшеанское презрение к обычному человеку, который, как назло, предпочитает китч высокой культуре, а также преклонение перед сверхчеловеком, который отказывается от сомнительных компромиссов демократии, героически реализуя свое видение идеального общества.
