Простые люди древней Италии - [32]

Как бы то ни было, но своей великолепной воинской выучкой римское войско обязано было центурионам; оно было обязано им еще большим: своим воспитанием. Учитель всегда накладывает свою печать на ученика. Если, судя по словам Полибия, от центуриона требовались рассудительность, отвага, сознание долга и презрение к смерти и если в римском солдате мы видим те же качества: мужество, умение безропотно переносить всяческие тяготы, упорство в достижении цели, ревнивую охрану воинской чести, то можно смело утверждать, что эти воинские добродетели были воспитаны в солдатах центурионами. От центуриона солдаты получали приказания, он был их прямым, непосредственным начальником; по нему равнялись в лагерной жизни и в бою, он служил примером и образцом.

Цезарь знал, что делал, когда, оставив все по-старому в тех легионах, которые перешли к нему от Помпея, он только сменил нескольких центурионов. Одного присутствия центуриона было достаточно, чтобы "солдаты держались своих обязанностей". Сказать, что центурион был верен своему долгу и чести воина, — значит сказать мало: это чувство было той жизненной силой, которая вела центуриона неизменно и неотступно, всегда и везде и перед которой отступала сама смерть. У Цезаря есть потрясающий рассказ — и действует он особенно сильно потому, что события, как обычно для Цезаря, изложены в словах скупых и суховатых, — о том, как умирающий центурион спас лагерь и войско от верной и страшной гибели. Узнав от пленных, что Цезарь далеко и что значительное число солдат ушло на фуражировку, германцы пошли приступом на лагерь, где, между прочим, находилось много больных и в том числе примипил Секстий Бакул. Измученный болезнью и ранами, пятый день ничего не евший, уже отчаявшись и в своем выздоровлении, и в спасении лагеря, он выполз из палатки глотнуть свежего воздуха. На лагерь приступом идут сигамбры, солдаты мечутся в беспорядке — и обессиленный, почти умирающий человек сразу становится тем, чем он обязан быть по своему долгу центуриона: он обязан спасти этих растерявшихся людей, и, выхватив меч и щит у первого подвернувшегося солдата, он кидается к воротам, куда рвутся враги, крича, бранясь, ободряя своих. Этого было довольно: полумертвый центурион напомнил солдатам, что они должны делать. Они кинулись за ним; беспорядочная толпа сразу превратилась в воинский отряд, следующий за своим центурионом, которого привычно слушаться и на которого привычно надеяться. Он впереди, как и положено, и первые раны, как и положено, принимает на себя; силы оставляют его, его выносят на руках, он без сознания и, вероятно, через несколько часов умирает. Такое напряжение и такая трата сил не могли пройти даром для тяжко больного, но дело свое Тит Секстий Бакул выполнил: лагерь и солдаты были спасены. Случай этот не единственный.

Центурион остро чувствовал ответственность за своих людей. В трудные мгновения глаза солдат с надеждой обращались на эти суровые лица, и надежда их не оставалась обманутой: в самые безвыходные минуты, перед лицом горькой и неизбежной гибели центуриону не приходило в голову подумать о своем спасении. "Отбрасывая своей доблестью врага", они стояли живой стеной, под прикрытием которой солдатам удавалось ускользнуть и спастись. "Я не могу уцелеть вместе с вами, — кричит товарищам Марк Петроний, один из центурионов Цезаря, — но о вас я позабочусь: вот вам возможность спасения" — он кидается в гущу галлов, убивает двоих, отгоняет остальных от ворот и решительно отвергает всякую помощь: "Я все равно истекаю кровью; уходите, пока возможно, и возвращайтесь к вашему легиону". "Он вскоре пал, сражаясь, — заключает Цезарь свой рассказ, — и этой смертью спас товарищей". Эти люди защищали своих солдат с той же спокойной и деловитой непреклонностью, с которой они распоряжались разбивкой лагеря или учили новобранцев. Это было их дело; они должны были выполнить его до конца. И когда исколотые, изрубленные, обессиленные они опускались, наконец, в лужу собственной крови, то эта смерть — последний и неопровержимый урок воинской доблести — имела следствия, о которых не подозревали ни павшие в бою, ни их уцелевшие соратники. Героизм не преподается с голоса — ему учат примером. Какой пример был сильнее такой смерти? Новобранцы, пришедшие в легион, слушали рассказы старых солдат об этих людях, умевших презирать смерть и забывать себя ради своих товарищей. Имена их прочно входили в неписаную историю легиона, жившую в памяти и в сердцах солдат. Одно поколение приходило на смену другому; уходившие оставляли пришедшим эти воспоминания и рассказы — сокровищницу, где сберегались воспоминания о том, что было славой и гордостью легиона. На этих рассказах воспитывались, до их героев мечтали дорасти. Так складывались военные традиции, сделавшие римское войско самым грозным войском древности; в создании этих традиций центуриону римской республики принадлежит почетное место.

Глава девятая. ГЛАДИАТОР

Гладиаторский поединок был у этрусков частью тризны, которую устраивали родственники умершего, чтобы умилостивить и повеселить его душу. От этрусков этот обычай перешел в Рим, но довольно поздно: в 264 г. до н. э. сыновья Брута Перы устроили в память отца бои гладиаторов. Зрелище показалось столь необычным и замечательным, что в летопись Рима внесено было и число сражавшихся — три пары, и место, где сражение ("гладиаторские игры") происходило — на Коровьем рынке. Трудно сказать, сочтены ли были эти кровавые поминки лучшим средством умиротворить душу, расставшуюся с землей, просто ли ими увлеклись как захватывающим зрелищем, но только чем дальше, тем в больших размерах их устраивают: они растягиваются на несколько дней, в них выступают десятки гладиаторов. Связь между гладиаторскими играми и поминками никогда не забывалась; их называли "погребальными играми"; официальное наименование их — mumus ("обязанность") — долг живого по отношению к умершему. Многие богатые и знатные люди устраивали их в память своих близких: Цезарь, например, в память своего отца и в память дочери; Август — в память Агриппы, своего зятя и одного из лучших своих сотрудников. Все больше, однако, превращаются они только в зрелище, с которым по увлекательности мало что может сравниться. Теренций в прологе к одной из своих комедий рассказывает, как на первом представлении ее (164 г. до н. э.), когда разнеслась весть, что "будут гладиаторы", театр сразу опустел: все понеслись сломя голову смотреть их поединки. В 105 г. до н. э. гладиаторские игры вводятся в число публичных зрелищ; отныне государство возлагает на своих магистратов заботу об их устроении. Гладиаторские игры становятся и в Риме, и по всей Италии любимейшим зрелищем, и это быстро учитывают те, кто хочет выдвинуться. Цезарь в 65 г. до н. э. дал игры, в которых приняли участие 320 пар гладиаторов. Враги его испугались: страшны были не только эти вооруженные молодцы; страшно было то, что роскошные игры стали верным средством приобрести расположение народа и обеспечить себе голоса на выборах. В 63 г. до н. э. принят был по предложению Цицерона закон, запрещавший кандидату в магистратуры в течение двух лет до выборов "давать гладиаторов". Никто, однако, не мог запретить частному лицу «дать» их под предлогом поминок по своему родственнику, особенно если последний завещал своему наследнику устроить игры. Можно думать, что закон 63 г. обходили часто и умело.