Пространство-время для прыгуна - [5]

И вот настала ночь, когда ощущение перемены в нем достигло взрывной силы. Стало ясно: завтра.

Весь дом пребывал в необычайном беспокойстве: сами собой трещали половицы, из кранов текло, занавески таинственно шелестели перед закрытыми окнами (и Липучка понимал, что множество духовных миров, заключенных в зеркалах, оказывает сильное давление на этот мир).

Киса-Иди-Сюда и Старая Конина спали сегодня особенно крепким, отчасти даже наркотическим сном, потому что на улице установились холода, и чтоб согреться, они выпили виски со льдом и чуть перебрали. Поэтому Липучка решил, что ему надо быть повнимательнее. Малыш тоже спал, хотя и неспокойно, со всхлипами: его беспокоил лунный свет, падавший сквозь щель между шторами, хотя липучка был уверен, что ни люди, ни кошки штор не раздвигали. Котенок лежал у кроватки, закрыв глаза, но внутренне он был очень неспокоен. Его дико возбужденный дух рвался вовне, в новую великую жизнь. Он не мог ни о чем думать, мысли скакали с пятого на десятое. В эту ночь ночей спать было просто немыслимо.

Потом он различил звук шагов. Столь тихий, что ему на мгновение показалось, что это идет Клеопатра. И даже еще тише. Как будто это шел Липучка-Второй, выбравшийся, наконец, из зеркального мира и бредущий сюда, в спальню малыша, по темным комнатам.

Шерсть на загривке Липучки встала дыбом…

В комнату крадучись вошла Сестренка. В своей желтой ночной рубашке до пят, она казалась худой, как египетская мумия. Кошка в ней была сегодня особенно сильна — от плоских пристальных глаз до полуобнаженных узких зубов — один взгляд на нее заставил бы Кису-Иди-Сюда немедленно позвонить психопатологу. Липучка понял, что является свидетелем чудовищного нарушения законов природы в этом существе, которому следовало сейчас покрываться шерстью. Круглые детские глаза должны были превращаться сейчас в узкие, кошачьи. И тем не менее, этого не происходило…

Он забился в самый темный угол комнаты, с трудом сдерживая рычание.

Сестренка подошла к кроватке, обошла ее, не давая в то же время своей тени упасть на Малыша. Некоторое время она пожирала его взглядом, а потом стала легонько царапать его по щеке длинной шляпной булавкой. Малыш проснулся и увидел ее. И не заплакал. Сестренка продолжала царапать щеку, прочерчивая все более глубокие бороздки… И вели эти бороздки в одну сторону — к глазам Малыша. Луна сверкала на стекляшке, украшавшей булавку.

Липучка понял, что столкнулся с кошмаром, который не ограничится просто игрой или даже уколом и ревом. Только великая магия могла побороть эти жуткие проявления сверхъестественного зла. И не было времени думать о последствиях, не имело значения, как эти страшные впечатления могут запечатлеться в его грубо разбуженном в момент метаморфозы сознании. Он бесшумно вспрыгнул на кроватку с другой стороны и уставил взгляд своих светящихся золотых глаз в глаза Сестренки. Потом он двинулся вперед, прямо в ее злобное лицо, ступая медленно, плавно, пользуясь своим необычайным знанием свойств пространства, чтобы проходить сквозь ее руки каждый раз, когда она пыталась уколоть его булавкой. Кончик его носа находился уже в доле сантиметра от ее лица, глаза его больше не светились, а она все не могла отвести от них взгляда…

И тогда он без колебаний бросил в нее, как пылающую стрелу, свой дух и привел в действие Зеркальную Магию.

Освещенное лунным светом, кошачье, вселяющее ужас лицо было, наверное, последним, что увидел в своей жизни Липучка, настоящий Липучка-котенок. В следующее мгновение он пал в объятия отвратительного черного слепого облака, которое было сестренкиным духом, вытесняя его своим. И в этот момент он услышал вопль девочки, очень громкий и еще более отчаянный: "Мама!"

Этот крик мог бы поднять Кису-Иди-Сюда даже из могилы, тем более пробудить ото сна (пусть и отягощенного алкоголем). Через несколько секунд она была уже в спальне малыша, следом прибежал Старая Конина. Киса-Иди-Сюда схватила Сестренку на руки, и девочка снова и снова произносила это удивительное слово "мама", а потом чудесным образом сопроводила его просьбой — в этом не было никаких сомнений, Старая Конина тоже слышал! — "Обними меня!"

Потом Малыш, наконец, заплакал. Царапины на его щеке привлекли к себе внимание, и Липучка — они решили, что это его работа! — под возмущенные крики ужасающейся Кисы-Иди-Сюда был водворен в чулан.

Котенок не возражал. Никакой чулан не был даже и на десятую долю так темен, как сестренкин дух, окутавший его навсегда, закрывший все ящички памяти, сорвавший ярлыки со всех папок, уничтожив даже воспоминания о первом отведанном глотке кофе и первой понятой фразе.

Последней догадкой Липучки, мелькнувшей в его мозгу до того, как звериная чернота поглотила его окончательно, была печальная мысль о том, что дух, увы, не тождествен сознанию, и что один можно утратить или пожертвовать, но остаться обремененным вторым.

Старая Конина, увидев в кроватке булавку (и быстро спрятав ее от Кисы-Иди-Сюда), понял, что дело обстояло вовсе не так, как это показалось сначала, и что Липучку не стоило делать козлом отпущения.