Пространство и время - [43]

Ипатьев, к счастью, устоял на ногах; в последний какой-то миг он все же смог слегка уклониться от удара, и не вся сила обрушилась на челюсть, часть прошла вскользь. И, едва уклонился, еще даже не успев прочувствовать удар, с маху ответил парню в ухо, и тут вдруг тот, в кепочке, закричал тонкоголосо, будто его режут:

— Стоп, ребята! Ошибочка! Это же свой, пацаны… Это же Томкин кореш! Ошибочка, пацаны…

Все четверо дышали тяжело, затравленно, яд драки уже проник в них, еще чуть-чуть — и началось бы настоящее кровопролитие, но узнал, узнал-таки этот, в кепочке; подонок, думал Ипатьев, узнал-таки, и даже жаль было немного, что сорвалась драка, не получилась — ох, чесались руки у Ипатьева, душа томилась, ныла-изнывала, тяжко было на душе, что и говорить, нелегко…

— Слушай, ты же в форме тогда был? Вроде дембельнулся, а?! — весело кричал парень в кепочке. — Ну точно! Ну, извини, брат, не признали сразу. Извини…

— Бывает, — отходчиво сказал Ипатьев. — Был солдат, теперь как вы… на гражданке. Отвоевался…

— А в форме-то мы бы тебя сразу узнали, — лебезил тот, что в кепочке. — Это ж надо, Томкин кореш — а мы! Ошибочка, пацаны… Извини, будь другом, извини! Если кому вломить — ты только скажи. Мы не поскупимся…

По подбородку у Ипатьева текла струйка крови, у того, который бил, из уха тоже сочилась немного, Ипатьев вытер подбородок тыльной стороной ладони, присвистнул слегка и теперь наконец будто решился, сказал ребятам:

— Ну, пока! Пойду я. Надо, ребята. — И решительно направился в Томкин подъезд.

Ипатьев немного отдышался у двери, чувствуя, что сердце бьется, как редко когда оно бьется у него, — выскочить готово от волнения. Но собрался с силами, решился, громко постучал в дверь.

Дверь распахнулась сразу, будто там кто-то стоял и специально ждал, когда в нее постучат.

— Простите, Тамара дома? — слегка заикаясь, спросил Ипатьев.

— Нету.

— Ага, — проглотил Ипатьев слюну. — Понятно.

— Ипатьев, что ли? Геннадий?

— А вы Михаил?

— Считай, познакомились. Проходи. — Михаил кивнул на его подбородок: — Кровь у тебя.

— Подрался малость, — облегченно, даже чуть улыбнувшись, сказал Ипатьев, и будто у него гора с плеч свалилась: легка ему почему-то сделалось, почти хорошо.

— Иди умойся. Полотенце на дверях. Увидишь там.

— Ага. Спасибо.

Ипатьев вошел в ванную — увидел в зеркальце серое свое, почти черное лицо, глаза тускло блестят, по подбородку сочится кровь. Пустил воду и начал с ожесточением, наслаждаясь ледяной водой, мыться, забрызгал рубаху, пиджак. Умылся раз, а потом еще раз — так вдруг свежо, легко ему стало, и в то же время внутри где-то тоненькая струнка будто дрожала-подрагивала от волнения, от предстоящего разговора.

— Там на полке лейкопластырь есть. Можешь наклеить, — крикнул Михаил.

— Ага, вижу… Счас… — Ипатьев отрезал небольшой кусочек, заклеил ранку. Посмотрел на себя — оказывается, даже молодцом выглядит, с этим лейкопластырем на подбородке.

…За окном был уже поздний вечер, густая, почти ярая темнота привораживала взгляд, манила к себе, и Ипатьев почему-то только сейчас, в эти мгновения по-настоящему прочувствовал, насколько все же странным был его приход сюда, в эту квартиру. Но уже через несколько минут это ощущение исчезло, будто его и не было никогда; душа Ипатьева свободно отдалась легкому опьянению, и вместе с этим первым опьянением Ипатьев почувствовал как будто даже законное свое право быть здесь, почему бы и нет? Разве он не имеет никакого отношения к Томке? И ведь это, как ни крути, понимает и сам Михаил, иначе разве стал бы он его встречать так, с распростертыми объятиями? Как бы не так, чего доброго, вышвырнул бы его за порог или по крайней мере просто не пустил в квартиру, нечего и делать здесь, украл бабу — ну и катись, пока кости тебе не переломали…

— Ты что задумался-то, родственничек? — усмехнулся Михаил.

— Так, — встрепенулся Ипатьев. — Черт его знает… бывает.

— Не обижаешься, что родственником назвал?

— Чего обижаться… Мы с вами и правда будто двоюродные мужья. Родственники.

— Чего-чего? — рассмеялся Михаил. — Как ты сказал? Двоюродные мужья? Ну, это ты здорово придумал. Молодец!

— Да так, — смутился Ипатьев. — Сорвалось как-то… Нечаянно получилось.

— А ведь хорошо, а? Двою-родные мужья! — как бы смакуя, повторял и повторял Михаил. — Молоток! Ты только вот что — называй меня на «ты». А то я не люблю всех этих благородных «выканий»…

— Ладно. Идет, — согласился Ипатьев и без всякого перехода сразу выложил: — Я вообще-то для разговора приехал, Михаил. Если честно, конечно.

— Да уж ясно, не песни петь, — поддакнул Михаил. — Ну, говори, раз разговаривать пришел.

— Да хотелось бы, конечно, при Тамаре. А то как-то без нее…

— Ну, без нее не можешь — не начинай. Дело хозяйское. Мое дело — гостя встретить, а твое — хоть кукушкой кукуй, никто не обидится.

— Нет Тамары-то?

— Как видишь, нет.

— Может, подождем?

— Можно и подождать.

— Ну, ты ведь знаешь все, Михаил. Как оно у нас там получилось. Нехорошо получилось, — нахмурился Ипатьев.

— Томка — девка сумасшедшая. Тебе бы лучше вообще с ней не связываться — да откуда ты знал?

— Отец Томки, Иван Алексеевич, как услышал… В лежку слег старик. Может, и не оклемается. Не верит, что она сама… Говорит: ты, Генка, видно, чего-то там натворил. Может, сделал что не так? А что я сделал? Чего натворил?