Пространство и время - [41]

В общем, поняла Томка: бабам свобода не нужна, может, каким другим и нужна, а ей — нет, ее свобода измучила вконец, и пусть она дура, пусть ненормальная, пусть примитивная и недалекая, но ей хочется уверенности в жизни, а свобода ей этой уверенности не приносит, и значит, свобода эта, будь она трижды проклята, ей вовсе не нужна.

…Они сидели, пили чай мирно, по-семейному, но у каждого в голове были свои мысли, свои раздумья. И Михаил наконец не выдержал, спросил:

— Ты что надумала-то? Уж не всерьез ли замуж собралась?

— А если и так? Тебе-то что за дело? — Ох и нагло же она смотрела ему прямо в глаза.

— Ну, это дело, конечно, твое… — запыхтел Михаил. — Ты мое мнение знаешь… Парень-то хоть хороший?

— Вот такой! — подняла Томка большой палец. — Плохие-то с шампанским разве ходят?

— Заладила: шампанское, шампанское… Он бы еще цветы принес.

— А что, и не отказалась бы!

— Мало тебе горшков твоих! Всю квартиру в цветник превратила. Базар какой-то. Дышать нечем…

— Водкой, конечно, лучше дышать. Сподручней. Ну, как же… Она ведь — на спирту.

— Сама-то что, давно водку пить перестала? На шампанское перешла?

— Да с тобой не то что водку… с тобой одеколон начнешь пить.

— Ну вот и мотай к своему жениху! — Михаил в сердцах опрокинул чашку с чаем, чай густо разлился по столу. — А то это ей неладно, то… — Михаил отшвырнул табуретку в сторону и злой выскочил из кухни. Слышно было, как он бубнил что-то в ванной под журчание водяной струи.

«Ничего, пусть побесится, ему полезно…» — с радостью, даже с какой-то злостью, которых и не ожидала от себя, думала Томка.

«Замуж ей захотелось! Ну и черт с ней! Пожалуйста! Не жалко!» — тоже в злобе думал Михаил и, хлопнув дверью, вышел из ванной.

— Хоть завтра можешь мотать к нему! — крикнул. — Хоть сегодня! К чертовой матери!..

— Распетушился! — тем же криком ответила ему Томка. — «Ты свободна, можешь делать как тебе захочется…» — язвительно передразнила она его. — А как до дела дошло — не очень-то, оказывается, душевный да распрекрасный стал. Все вы на словах хороши!

«И черт с ней! Пусть!.. — думал Михаил, прошел в комнату и в чем был завалился на диван. — Не жалко! Подумаешь… Только мы еще посмотрим. Погоди… Пугать меня вздумала. Эх, дура ты, Томка, дура…»

Михаил и в самом деле разволновался не на шутку, ему совсем не хотелось, чтобы Томка, чего доброго, действительно ушла черт знает куда и к кому. Собственно, он от своих слов не отказывается: захочет уйти — пожалуйста, но… Но — больно что-то. Не больно даже, а как-то давит на сердце. Неспокойно там. Обидно. Обидно — вот что главное. Сколько сделал для нее — все, значит, псу под хвост. Впрочем, в глубине души, в далеком ее тайничке, он думал, что Томка его нарочно дразнит, спектакль разыгрывает, но хоть и думал, все же злился всерьез, по-настоящему, потому что, в сущности, Томка в любую минуту могла сделать что захочет. А ей в голову многое может ударить. Она в самом деле обижена на него — не расписывается с ней. Не хочет. А ей, конечно, как только стала бабой, познала эту горесть и сласть, так сразу по-бабски и судьбу свою устроить захотелось. А как же! И до Михаиловых теорий ей, конечно, мало дела; хоть и соглашалась с ним во всем, а на уме свое держала. Или, может, действительно с ней расписаться? А там будь что будет: разлюбит — все равно уйдет, хоть с бумажкой ты, хоть без. Только вот глупость это страшная — расписываться. Уж неизвестно почему, но Михаил знал, глубиной души чувствовал: пока живешь с женщиной нерасписанный — она следит за собой, не позволяет себе особо распускаться, держит характер в узде, считается с мужиком, примеривает свои поступки на его реакцию, она как бы не дает ходу своим инстинктам, — погляди-ка, что делается на Руси с замужней бабой! — ведь буквально верхом скачет на забитом, запуганном, зачуханном мужичонке, покрикивает да похлестывает его, ишь алкоголик несчастный, налил шары, а ну давай поворачивай оглобли, куда тебе говорят!.. И пристало ли ему, Михаилу, развращать до такого свинства Томку?

Короче, как ни искренен был Михаил, думая, что только свобода — залог правды и счастья в отношениях между мужиком и бабой, в глубине души он все же немного хитрил. Точно так же и Томка, соглашаясь с Михаилом насчет этой «дурацкой свободы», в тайниках души держала свою мысль, свое понятие — хитрила баба, ничего ты с ней не поделаешь…

…Томка пришла к нему в комнату, пристроилась с краешку на диван, в ногах Михаила, тихая, спокойная. Поглядела на него любовно, жалеючи, но Михаил от ее взгляда отворачивался.

— А может, правда, — вздохнула Томка, — отпустишь ты меня? А, Миша? Может, и сложится у меня хорошо, по-человечески? Я ведь Ипашку этого любила когда-то, хоть и прогнала его сегодня. Куда ему до тебя! Он против тебя — ноль без палочки. Но я хотя бы так съезжу в Озерки, посмотрю, огляжусь малость.

Что-то в голосе ее проняло Михаила, неподдельная грусть какая-то, настоящая жалостность, и он пробурчал в ответ:

— Не совестно, а? Эх, Томка-Томка… Ты о чем у меня просишь-то — подумай!

— Знаешь, Миша, о чем я думала-то… когда одна сидела? Вот ни за что не догадаешься!