Просто металл - [26]

Лешка продолжал испытующе сверлить его взглядом.

— Не помню ни хрена, упимшись. Седой говорит, что на сучок наткнулся. Ну, а ты живой?

— Живой. Только голова, как чугунная. И тоже не помню ничегошеньки.

Лешка повеселел.

— Опохмелился? Седой, оставил, вам там с Колькой немного.

— Я не стал, — Геннадия снова передернуло. — Николай выпил.

Лешка насторожился.

— А где он? Окосел небось снова. Рассказывает-то что?

— А что он может рассказывать? Что он, трезвее нас был?

Лешка хохотнул удовлетворенно.

— Точно. А ты, значит, вкалывать уже? Давай-давай! Вечерком опохмелимся еще. Как следует. Я, как только начальство явится, тоже хомут просить пойду. Перековался, мол, граждане начальнички.

И снова захохотал.

Смешком прикрывается, подумал Генка. А есть и для него авторитеты, оказывается. Вон Седой как прищучил — и от ссоры сторонится, и на работу идет… Вслух же спросил:

— Опять к нам броситься будешь?

Лешка снова глянул колюче.

— А что, не примете?

— Чудак ты все-таки, — весьма уклончиво ответил Генка. — От нас это разве зависит?

— Вот и то-то, — почему-то удовлетворился Лешка этим ответом.

Его действительно направили в ту же бригаду, но уже не бригадиром, а сменным оператором. Гладких в благие намерения Важнова не поверил и был против его возвращения в бригаду. Но потом согласился — не столько с уговорами самого Лешки, сколько с доводами начальника участка.

— Говоришь, разагитировали тебя хлопцы? — переспросил Проценко. — Перевоспитался уже? Не очень-то я тебе верю, но проверить можно. Что ж, ступай туда, где напакостил. Оно нагляднее будет. И нам и агитаторам твоим. Поднажмут, если не доагитировали.

Иван, рубя воздух ребром ладони, поставил условия:

— Чтобы спиртным на километр от прибора не пахло — раз! Карты сжечь — два! И чтобы девушкам не хамить — три! О работе добросовестной я уже не говорю. Ясно?

— Ясненько, товарищи начальники. Могила! — заверил Лешка и для большей убедительности резанул себя большим пальцем по горлу.

— А украшение под глазом, — это, что же, следы агитации? — поинтересовался Проценко.

— Ну да! За кого вы меня принимаете? — возмутился Важнов и повторил версию, экспромтом придуманную для Геннадия. — На сучок ночью напоролся.

— Очень похоже! — засмеялся Павел Федорович. — Это у кого же на нашем участке такой здоровый сучок о пяти пальцах?

— Да нет, в самом деле…

— Ну ладно. Сучок так сучок, — махнул рукой Проценко. — Только по ночам тоже трезвым ходить надо, а то следующий раз на телефонный столб наткнешься — без головы останешься.

— Да я тверезый был, — вдохновенно соврал Лешка. — Споткнулся, понимаешь, ну и…

Гладких перебил:

— Понятно-понятно. Короче — все усвоил?

— Я ж говорю — могила!

Десять дней все шло как будто хорошо. Самолюбие парней, на которое была сделана ставка, оказалось горючим довольно эффективным. Во всяком случае, если не в передовые, то из безнадежно отстающих в середнячки шестой прибор постепенно выкарабкивался. И вдруг, когда думалось уже, что с хроническим отставанием здесь покончено, в работе прибора что-то застопорило. То ли сказывалась недостаточная, несмотря на уверения механика, подготовка механизмов к сезону, то ли какая-то удивительная полоса невезения обрушилась на Горняков, но на приборе стали выходить из строя то один, то другой агрегат, и он простаивал из-за ремонтов по нескольку часов в сутки.

Случалось это, как правило, когда работали девушки. Уже дважды в их смену обрывалась транспортерная лента, один раз вышел из строя насос, однажды замкнуло мотор.

— Вот болячка неизлечимая! — ругался Проценко, когда ему сообщили об очередной аварии.

В глазах у Клавы стояли слезы.

— Ну-ну! Не раскисать, комсорг, — подбодрил ее Гладких. — Коммунисты мы, диалектики. Вот и давайте попробуем разобраться, что это за закономерные случайности такие?.

7. Раунд второй и последний

Жизнь человеческая, как известно, не подчиняется законам формальной логики. Двигаясь вперед, она из бесконечного разнообразия путей выбирает единственный, Определяемый множеством больших и малых причин. И если причины эти чаще всего создаются самим человеком, то это не значит еще, что он способен предугадать все их последствия. Иначе откуда было бы взяться столь часто употребляемой поговорке: «Знал бы — соломки подстелил».

Не подстелил соломки и Лешка Важнов. Два дня не появлялся он на работе и в общежитии. Исчезновение его объясняли по-разному. Некоторые решили, что он дал стрекача с участка, другие — что он ударился в загул, как это случалось и раньше. А через два дня труп его был случайно обнаружен в старом шурфе, битом еще разведчиками Ивана Гладких. Судебно-медицинский эксперт констатировал, что смерть наступила мгновенно около двух суток назад от пролома черепа и что погибший находился в этот момент в состоянии сильного опьянения. Составив акт предварительного осмотра, он уехал. Но следователь остался на участке, хотя картина гибели Важнова представлялась всем совершенно ясной: возвращаясь ночью с прииска на участок и решив сократить путь, он свернул с дороги, пошел напрямик через тайгу и спьяну угодил в восьмиметровый шурф.

Этому чрезвычайному происшествию предшествовал ряд событий, быть может, не столь трагических, но тоже необычайных. Все началось с того, что Семен Павлович Карташев, под руководством которого монтировался шестой прибор, усмотрел в частых его простоях ущемление своего рабочего престижа. Правда, никто его ни в чем не упрекал, но сам, он посчитал, что, так или иначе, а тень падает на него. Что из того, что остальные смонтированные им приборы работали отлично? Шестой монтировался последним, и люди могли подумать, что он со своими монтажниками напортачил там; чего-то в спешке. Старик так и сказал начальнику участка: