Прости за любовь… - [17]

Ни движения, ни звука. В полной тишине Уго пытался решить, как относиться к последним откровениям, и понял, что сейчас не в состоянии справиться с этой задачей. А может быть, он просто трус и боится признать неприглядную правду?

И в чем же заключается эта правда? — спросил он себя. Правда в том, что Сэнди бросила ему обвинения, против которых ему нечего возразить. Он действительно не поверил бы, что сын его, если бы ему не предоставили веских доказательств. И он, разумеется, горы свернул бы, чтобы вырвать сына из когтей женщины, недостойной, с его точки зрения, воспитывать его ребенка.

Он и теперь так думал, и это делало сложившуюся ситуацию еще более неприглядной.

— Мне, наверное, лучше уйти, — услышал Уго собственное бормотание.

— Да, — согласилась Сэнди.

— Думаю, нам нужно отложить дальнейший разговор на потом, когда мы оба… успокоимся.

— Да, — снова согласилась она.

Но он не двинулся с места — что-то останавливало его. Желание остаться рядом с сыном? Или это Сэнди удерживает его? Он повернулся и посмотрел на водопад бледно-золотистых волос, струящихся по плечам, уже не воинственно приподнятым, а печально опущенным. На шерстяной свитер, льнущий к изящным изгибам ее тела, на старые джинсы, повторяющие линию бедер и стройных ног. Он заметил, что одной рукой она прикрывает рот, что объясняло, почему ее ответы звучали так приглушенно, а второй обхватила себя за плечо, и пальцы, погрузившиеся в черную шерсть свитера, дрожали.

Уго снова отвернулся и оглядел комнату — впервые с тех пор, как попал сюда. Она немного удивила его. Темная добротная мебель, словно попавшая сюда из другой эпохи, красный узорчатый ковер на полу и бордовые бархатные шторы на окнах, сочетающиеся с обивкой диванов и кресел. Это была комната того типа, который нравится мужчинам, — уютная и солидная, и все же в ней чувствовалась и женская рука — именно она, видимо, разбросала по диванам и креслам яркие подушки.

Уго здесь нравилось. И это еще больше удивило его, поскольку он был предрасположен испытывать неприязнь ко всему, что связано с Сэнди.

А может быть, это невольное восхищение следует отнести на счет вкуса Эдварда Медфорда? — вдруг подумал он и испытал острый укол зависти к человеку, который настолько любил чужого сына, что передал ему свое имя…

Он не хочет уходить. Сэнди ощущала это нежелание как тяжелую тучу, заполнившую собой комнату и вобравшую весь кислород. Он все еще не вышел из шока. Его сын здесь, в этом доме. Ему необходимо увидеть его и собственными глазами убедиться в правде. Сэнди это понимала и ужасно жалела, что утром все не сложилось иначе, что они не отказались от борьбы. Ведь теперь он уже мог бы познакомиться с Джимми и увидеть, какого чудесного ребенка они создали вместе. И, что еще важнее, Джимми познакомился бы со своим отцом и понял, что он не останется один в мире, если с ней что-то случится.

Может, следует протянуть еще одну оливковую ветвь? Сказать, что она понимает его чувства, но должна защищать и себя, и своего сына? Но будет ли он ее слушать? Готов ли он к этому сейчас?

Треснуло полено, взметнулся сноп искр, и в ту же минуту старинные напольные часы пробили час. Где-то скрипнула половица, и Сэнди быстро обернулась к двери. Почувствовав это, Уго сделал то же самое. Звук повторился. Оба замерли, слушая биение собственных сердец. Сэнди был знаком каждый стук, каждый скрип в этом старом доме.

— Что? — спросил Уго.

— Джимми, — сказала Сэнди и двинулась с места. — Оставайся здесь, — предупредила она, открывая дверь, затем исчезла в ней, даже не заметив, что Уго был вообще не в состоянии шевелиться.

Он застыл в позе, которая была знакома только его брату. Да и тот видел ее только в моменты, когда смерть слишком близко подступала к их отцу. Эта поза означала страх — страх потерять человека, которого он любит больше всего на свете. Однако сейчас Уго испытывал тот же парализующий страх перед встречей со своим семилетним сыном.

Сделает ли она это? Приведет ли мальчика и познакомит ли их сейчас, безо всякой подготовки, которая могла бы облегчить его участь?.. Еще один уголь, упавший на решетку, вывел Уго из мучительного оцепенения…

Джимми как раз выходил из ванной, когда Сэнди поднялась наверх.

— Все в порядке? — ласково спросила она.

— Ммм… — сонно пробормотал он. — Мне послышались голоса.

— Телевизор, наверное, — улыбнувшись, солгала Сэнди и, войдя с ним в спальню, помогла улечься в постель.

— Мне приснился сон, но совсем не страшный, — сказал он.

— Вот и хорошо. — Она погладила его темную шелковистую голову.

— Там был мужчина в большой лодке с задранным носом, он подплыл к берегу и спросил: «Ты Джимми?». А я ответил: «Да». Он улыбнулся и сказал: «В следующий раз можешь покататься со мной, если захочешь».

— Что ж, очень мило с его стороны, — натянуто улыбнулась Сэнди.

Глаза у мальчика слипались. Он зевнул.

— На нем был какой-то странный плащ и шляпа с пером.

Сэнди была не из тех, кто верит в пророческие сны, да и Джимми знал о своих венецианских родственниках, поскольку Эдвард часами в своем кабинете забивал ему голову рассказами о Венеции. Без сомнения, в них время от времени возникал и образ мужчины в гондоле. Но надо же, чтобы именно сегодня ее сыну приснился такой сон! Это не на шутку встревожило ее.