«Прости, мой неоцененный друг!» (феномен женской дружбы в эпоху просвещения) - [4]

В мемуарах графини В. Н. Головиной, более молодой современницы Дашковой, есть рассказ о том, как во время второй русско-турецкой войны 1787–1791 гг. она отправилась навестить мужа в действующую армию. В Яссах в штаб-квартире Г. А. Потемкина собралось большое общество, в том числе и несколько петербургских дам, с одной из которых — княгиней Екатериной Федоровной Долгорукой — у светлейшего князя завязался мимолетный роман. Получив отпуск, чета Головиных возвращается в Петербург. «Наш отъезд огорчил князя Потемкина, — пишет Варвара Николаевна. — Княгиня Долгорукая также была в отчаянии: после моего отъезда она оказывалась единственной дамой в армии и ей уже было неудобно оставаться там».[17]

Такое положение вещей вступало в явное противоречие с изменением образа жизни женщины в обществе того времени. В кампании приятельниц, даже вдвоем с подругой дама могла держаться куда более свободно. Английская протестантская культура нашла прекрасный компромисс, создав целый институт платных компаньонок, существовавший исключительно для того, чтоб позволить состоятельным, одиноким дамам существовать независимо от родных и не подвергаться при этом общественному осуждению.

«Пара» для женщины того времени — это ключ от «большого мира», а ее отсутствие запирает даму в узких рамках дома и семьи. Не даром Алексей Орлов, накануне переворота, столкнувшись с Дашковой на улице и увидев, что она одна, предлагает немедленно отвести ее домой, потому что для дамы ее возраста и положения неприлично без сопровождения разгуливать по городу.

Предложение вполне логичное с точки зрения Орлова, но не Дашковой. Ситуация действительно сложилась экстраординарная. Получив известие, что один из заговорщиков — П. Б. Пассек — арестован, княгиня не на шутку встревожилась. «Я, не теряя ни минуты, накинула на себя мужскую шинель и направилась пешком к улице, где жили Рославлевы (тоже заговорщики — О. Е.). Не прошла я и половины пути, как увидела, что какой-то всадник галопом несется по улице… Не имея другого способа остановить его, я крикнула: „Орлов!“ (будучи, бог весть почему, убеждена, что это один из них)…

— Я ехал к вам, княгиня, чтоб сообщить, что Рославлев арестован, как государственный преступник… Но что же вы стоите на улице, княгиня? Позвольте проводить вас до дому.

— Да никого здесь нет. — возразила я. — Кроме того не надо, чтоб мои люди видели вас у меня».[18] — рассказывает Екатерина Романовна. Стало быть и она понимала: окажись рядом кто-то еще, ее блуждание по городу в мужской шинели и громкие крики с целью задержать проезжающих офицеров произвели бы странное впечатление на прохожих.

Но что делать, если складываются обстоятельства, когда даме необходима абсолютная тайна? Ведь ситуации, требующие полной секретности возникают не только в жизни заговорщицы. Тогда приходится действовать либо в одиночку (что опасно), либо в обществе лица, которому абсолютно доверяешь. Ни родственница, ни просто приятельница тут не подойдут. Кто поручится за их скромность? За то, что они захотят стать союзницами в каком-либо тайном деле?

Подруга, близкая подруга, живущая теми же интересами и планами — вот с кем можно разделить любой секрет. Так возникает нравственная потребность женщины, стремящейся к большей независимости, в идеальной дружбе, во втором лице, являющемся почти слепком с нее самой, в пламенной, чувствительной, нежной привязанности двух непонятых, но понимающих друг друга душ.

Литература эпохи Сентиментализма, переписка и альбомы барышень конца XVIII — первой четверти XIX вв. дает нам богатый материал для исследования феномена женской «идеальной дружбы». Вспомните у Льва Толстого в «Войне и мире» переписку княжны Марьи и Жюли Карагиной. «Жюли писала: „Милый и бесценный друг, какая страшная и ужасная вещь разлука! Сколько не твержу себе, что половина моего существования и моего счастья в вас, что, не смотря на расстояние, которое нас разлучает, сердца наши соединены неразрывными узами, мое сердце возмущается против судьбы… Отчего мы не вместе, как в прошлое лето, в вашем большом кабинете, на голубом диване, на диване „признаний“? Отчего я не могу, как три месяца тому назад, почерпать новые нравственные силы в вашем взгляде… который я так любила и который я вижу перед собой в ту минуту, как пишу вам?“»[19]

Дашкова и Екатерина II жили в несколько иную эпоху, но обе опережали свое время и сами закладывали основы для будущих явлений культуры. Вот несколько выдержек из переписки уже зрелой императрицы с девицами старших классов Смольного монастыря, за образованием и духовным развитием которых Екатерина внимательно следила. «Твое перо, язык и сердце удивительно успевают; Ах! Левушка, неужели в самом деле ты каждый день отмериваешь двести двадцать одну ступеньку, чтоб издали взглянуть на мой дворец, который вы так не любите за то, что он так далеко разлучен с вашим?»; «Ровно через три года я приеду и возьму вас из монастыря; тогда кончатся и слезы и вздохи. На зло себе вы увидите, что тоже Царское Село… понравится вам»; «Путешествие в Москву печалит вас, слезы ручьем текут, и когда я видела вас в последний раз, следы их были заметны… Посудите, как мир несправедлив, и как он глумится над нашей чувствительностью».