Прости, и я прощу - [23]

Спросила почти шепотом — застегнутый ворот дубленки передавил горло:

— И чего тебе не хватает для наслаждения?

Тот отпустил воротник и стал поспешно расстегивать пуговицы дубленки, ответил хрипло:

— Догадайся…

Она уже догадалась. И обидно было, и стыдно до ужаса, до слез. И в то же время не могла найти силы для сопротивления. Прекрасно понимала, что его действия продиктованы вовсе не любовью или хотя бы минутной страстью, и даже не пресловутым автопилотом, но ничего не могла с собою поделать. Да и стоило ли сопротивляться, Сидоров ведь все равно был сильнее. Может, и был смысл, может, еще была возможность его остановить, но не было сил сказать "Нет". Или просто не было сил. Ни на разговоры, ни на сопротивление. И было уже наплевать на стыд, на обиду…

С фотографии на нее глядели улыбчивая рыжая и ясноглазый мальчишка лет пяти. Не в силах вынести их осуждающие взгляды, Катерина зажмурилась…

С того дня все ее проблемы оказались в забвении. Маленькое уточнение — старые проблемы. На их месте без промедления оказались новые. Все, как одна, сплошь морального характера.

Мало того, что Катерину ежеминутно мучило чувство вины перед семьей Сидорова. Даже перед рыжей, стоило ли говорить о ясноглазом мальчишке, имени которого Катя до сих пор не знала. Однажды было завела разговор на эту тему, да Юра ответил ей довольно резко, даже несколько неприязненно:

— Я предлагал тебе роль жены — ты отказалась. Теперь довольствуйся ролью любовницы.

Приходилось довольствоваться. Ей так хотелось объяснить ему, что она вовсе не отказывалась от роли жены, она отказалась всего лишь от фамилии Сидорова, но теперь Катерина попросту боялась возвращаться к этому разговору. Быть любовницей оказалось унизительно. С другой стороны, во сто крат хуже не быть хотя бы ею, если нет ни возможности, ни даже надежды стать женой. Ей нынче не приходилось выбирать, кем быть. Вопрос стоял иначе: быть или не быть. Практически шекспировская трагедия. Только в Катиной интерпретации вопрос стоял так: быть ли любовницей Сидорова, или не быть для любимого человека никем, третьего не дано. Намучившись за последние шесть лет в качестве "никого", Катерина предпочла первое.

Изнутри ее жгли укоры совести, снаружи — чужие взгляды. Насмешливые, брезгливые, презрительные. В коллективе решили, что она стала любовницей шефа сугубо из страха потерять работу. И никому было невдомек, что Сидоров — ее давняя, больше того — единственная любовь. Катерина ненавидела делиться собственными переживаниями, а потому даже Светка знала о ее прошлом лишь то, что однажды подруга была крайне близка к счастью, но как-то не сложилось. Зато историю своего недолгого замужества не скрывала. Во все подробности, конечно, никого не посвящала, объясняла развод вмешательством в их личную жизнь маразматической свекрови, и не более того. Опять же вовсе не из любви к извечной женской болтовне, но с корыстью для себя — после Ковальского Катя замуж не собиралась, а слыть старой девой, пусть нынче давно уже не те времена, все равно как-то не хотелось.

А теперь она оказалась любовницей шефа. Его придирки к ней закончились, теперь Сидоров был вполне доволен Катиной работой. В течение рабочего дня он неоднократно вызывал ее в свой кабинет. Ничего предосудительного там не происходило — они просто разговаривали, пили чай или кофе, но дверь была закрыта, стеклянные стены и двери плотно занавешены, а потому фантазия сотрудников разгулялась на славу. Доказывать же, что они просто чаевничали, было совершенно бесполезно, а потому неразумно, и Катя молча сносила укоризненные взгляды в свою сторону. Общаться с нею перестали — коллектив и без того не мог похвастать особо дружными отношениями, теперь же Панелопина и вовсе стала изгоем. Даже подруга Светка и та стала относиться к Катерине с некоторой настороженностью и демонстративной прохладцей. Может быть, не столько из высокой моральности, сколько из-за обиды: Катя ведь категорически отказывалась обсуждать с нею отношения с начальником.

Жизнь ее резко переменилась. С одной стороны, в ней появился Сидоров. С другой — исчезли все остальные. Если душа ее пела, а тело задыхалось от близости с любимым человеком, то стыд перед самою собой за то, что разбивает чужую семью, перечеркивал почти весь позитив от возвращения Юрия. И, конечно же, нельзя было не учитывать презрительные взгляды коллег. Как ни хотелось Кате их не замечать, а спрятаться, укрыться от них ей было решительно негде.

После работы они не сразу ехали к Катерине. Первые дни устраивали обзорные экскурсии по городу — Сидоров не был здесь шесть лет, Кате тоже было не до прогулок, а время на месте не стояло, улицы меняли не только названия, но и внешний вид. И пусть погода не слишком радовала влюбленных: начало зимы, снег то выпадет, то растает, оставив лужи и грязное месиво под ногами. Зато праздничная иллюминация, загодя вывешенная к новогодним праздникам, с лихвой окупала эти недостатки: каждое деревце радостно подмигивало огоньками, в каждой витрине красовалась нарядная елочка, сияя матовыми и глянцевыми шарами. Над центральными улицами светились диковинные узоры и вспыхивали фонтанчиками неоновые салюты.