Простая история - [73]

Ничто в мире не остается неизменным. Если раньше Гиршл стоял, углубившись в свои мысли, тогда как приказчики трудились, то теперь он делал свою работу, а они вокруг него размышляли. Размышлял по крайней мере один из них, помощник приказчика Файвл. Разве мало того, думал он, что в этом мире богатые угнетают бедных, так еще некоторые бедняки угнетают себе подобных! Гецл, например, ведет себя так, будто он стоит выше его, а работают они в одной лавке. К тому же он основал собственный клуб и добился того, чтобы его избрали председателем. Сын хозяина, Гиршл, относился к Файвлу лучше, чем к Гецлу, но это не могло служить для него полной компенсацией.

Гецл, поглощенный совсем другими мыслями, не обращал на Файвла никакого внимания. Разве не был Борух-Меир приказчиком, как он, Гецл, и разве не женился он в конце концов на дочери хозяина? Конечно, Гецл знал, что история не повторяется, так ведь и он желал жениться не на дочери хозяина, а всего лишь на его родственнице. Он даже не был уверен, что уступает ей по своему социальному происхождению. Его, например, пригласили на свадьбу Гиршла, а Блюму либо не пригласили вообще, либо усадили вместе с прислугой на кухне. В жизни так много загадок!

Гецл зарабатывал больше, чем Блюма, у него были сбережения, хранившиеся в банке, и сам он был председателем шибушского отделения Сионистского общества трудящихся. Несмотря на все это. Блюма даже не хотела смотреть в его сторону. Ну не странный ли она человек? Чем больше кто-то интересовался ею, тем меньше она интересовалась им! Гецл не мог добиться от нее ни одного доброго слова.

Наступила осень, и ученики вернулись в школу. Руководство Сионистским обществом целиком легло на Гецла. Клуб не мог существовать без присмотра: стоило ему, Гецлу, отсутствовать даже один вечер, как наутро все стулья оказывались вышвырнутыми из помещения, а газеты валялись смятыми на полу. Гецл был очень занят, но у него находилось время навестить сестру-горбунью. Черт, который когда-то портил его взаимоотношения с сестрой, исчез, и между ними воцарился мир.

К сестре он приходил с карманами, набитыми сладостями.

— Вы, сладкоежки, — обращался он к своим «племянникам» и «племянницам». — Кто из вас отгадает, что здесь у дяди Гецла, получит вдвое больше, чем остальные!

Дети напрягали свой умишко, но отгадать загадку дяди Гецла было не так-то легко, потому что Борух-Меир постоянно обновлял свой ассортимент. Однако Гецл был щедр, и в конце концов все сладкоежки получали вдвое больше, чем ожидали, даже если никто из них не отгадывал, что находится в его карманах. Сам он не очень любил сладкое, научившись у Боруха-Меира ограничивать себя, и не смог бы сказать детям, какие конфеты надо жевать, а какие сосать.

Йона Тойбер подсаживался к своим сыновьям и дочерям, рассматривал какую-нибудь конфетку, а жена его стояла рядом, сияя от удовольствия. Йона доказал, что он отнюдь не простак, женившись на сестре человека, работающего в таком серьезном деле. Каждую конфету, прежде чем ее съесть, он внимательно осматривал — не шоколадная ли она. Шоколад он остерегался употреблять, прослышав, будто брежанский раввин подозревает, что его готовят с животным жиром. Проявляя терпимость к другим, в отношении собственной религиозности Тойбер был весьма строг.

Типичным сватом Йона Тойбер не был. Картотеки потенциальных женихов и невест он не вел. Возможно, будь у него подобная картотека, он понял бы, что его новому родственнику пора жениться. Гецл, как всякий молодой человек его времени, в жилах которого течет красная кровь, не полагался на свата. Лишь скромность мешала ему признаться, что он мечтает о вполне определенной девушке.

В мрачном состоянии духа, с опустошенными карманами, Гецл покинул дом Тойбера. Он снова разыграл доброго дядю с конфетками, а что получил взамен? Абсолютно ничего! Может быть, вместо этого ему следовало принести еду и лекарства двум другим своим сестрам? Его очень смущало то, что Йоселе, сын плотника, буфетчик из Сионистского клуба, сам недоедал, чтобы покормить Салчи и Бейлчи.

Ни Гецл, ни Йоселе не принадлежали к тем, кого считают центром мироздания. Оба существовали для того, чтобы служить Гиршлу — один в лавке, другой в клубе. Пусть сам Гиршл тоже не был центром мироздания, но он происходил из богатой семьи, владел собственным домом и был женат на дочери состоятельных родителей. Правда, Гиршл любил Блюму, но Бог на небе и Цирл с Йоной Тойбером на земле решили, что его женой должна быть Мина.

— А Блюма не спешила выходить замуж. С того дня, как она рассталась с Гурвицами, Гиршл видел ее всего два раза — один раз тогда, у дома Мазлов, и второй — на улице, с Кнабенгутом. О ней практически ничего не было известно.

— Не странно ли, — заметила как-то Цирл, — что мы никогда не видим Блюму.

Действительно, со стороны Блюмы было черной неблагодарностью совершенно не интересоваться своими родственниками. Как это обычно бывает, когда все обстоит благополучно, в собственном поведении Гиршл не видел ничего дурного. Если кто-то вел себя неправильно, так это Блюма, которая даже не пришла посмотреть на родившегося у него ребенка! Гиршл остепенился. Даже мысли о Блюме больше не расстраивали его. Может быть, он наконец стал взрослым? Но все же, думал он иногда, если бы Мина умерла, согласилась бы Блюма выйти за него замуж? Боже упаси, он не желал смерти своей жене. И все-таки, овдовей он когда-нибудь, ему придется снова жениться, и на ком, если не на Блюме? Она не вышла за него замуж по любви, должна же она будет согласиться стать его женой из жалости? Он представил себе, как он и его сынишка остаются одни в целом мире, и сердце его преисполнилось жалости к самому себе и к нему.