Проснись душа, что спиши - [10]

Некогда праздно шляться. Работой жили. Жили дружно и бесконфликтно, как и их прадеды, связанные с детства закадычной дружбой. И, если и возникали какие-то споры и мелкие ссоры (куда ж без этого), то решались они быстро, а порой просто жёстко пресекались, не позволяя им разгораться. В каждой из семей был свой лидер, обладающий достаточной мудростью для того, чтобы не допустить перерастания какого-то недоразумения в серьёзные и продолжительные конфликты. У соседей таким лидером была Варвара, Люськина одноклассница, которая к своим сорока не лишилась ни привлекательности, ни стати, несмотря на шестерых детей. Своей немногословностью и твёрдостью характера она, отчасти, была похожа на Семёна. Варя была всегда опрятно одета и тщательно причёсана, что в деревне при постоянных заботах, да ещё шестерых детях было делом ой, каким нелёгким. Совершенной загадкой для всей деревни была причина, по которой она вышла замуж за Никиту, внешне привлекательного, но ленивого и безалаберного парня. Поженились они после возвращения Никиты из армии.

Мать Варвары, Пелагея Семёновна, очень не одобряла выбор дочери, но, зная её характер, противиться не стала. После скоропостижной смерти мужа главенство в их семье как-то само собой перешло к Варе. Внешне отношения матери и дочери оставались прежними, но внутренне они обе поняли, что забота о благополучии семьи теперь полностью ложится на плечи дочери. После смерти мужа Пелагея Семёновна, очень любившая супруга и тосковавшая от разлуки с ним, стала быстро и неотвратимо увядать, и за какие-то три–четыре года из жизнерадостной пожилой женщины превратилась в полную старуху. Это в шестьдесят–то лет. Ни заботы по хозяйству, ни внуки не могли развеять эту тоску. За сорок лет семейной жизни Пелагея Семёновна и её муж поистине стали одним целым, так что смерть супруга и не зависящее от неё насильственное расставание с ним превратили её душу в большую кровоточащую и незаживающую рану. Ну, что ж здесь поделаешь? Жизнь. И как бы ни казалась она нам порой жестокой, совершенно очевидно, что мы сами не очень–то понимаем причин своего горя, потому и горюем, оплакивая ушедших близких. Привыкли. Предки горевали, и мы горюем. Хотя, при более внимательном рассмотрении этого вопроса, совершенно очевидным становится тот факт, что оплакиваем и жалеем мы самих себя, разрушенного многолетнего уклада жизни и духовных связей, неосознанно страшась при этом не только неопределённости своего предстоящего существования, но и своей будущей неизбежной кончины, невольным напоминанием о которой и становится смерть близких.

Пелагея Семёновна умерла в прошлом году, сразу после Пасхи, оставив Варю в некоторой растерянности. При жизни матери всё казалось Варе очевидным и понятным. Её присутствие было не только живым напоминанием того, что и как надо было делать, но и не давало сомнениям нарушить установленный порядок, благодаря которому из поколения в поколение и передаётся жизненный опыт предков, ибо опыт этот, пропитанный невзгодами и болезнями, потом и кровью множества поколений и является тем животворящим лекарством, тем иммунитетом, с помощью которого и сохраняется жизнь.

Глава 3

Деревенский быт не меняется в течение тысячелетий. И какие бы революционные изменения не происходили, именно эта, сложившаяся в течение веков организация жизни, не давала человеку опустить руки и сгинуть с лица земли. Не до революций, когда надо доить коров, чистить хлев, полоть огород, кормить скотину и детей (именно в таком порядке), штопать одежду, то есть, просто жить. Хотя, что для человека может быть важнее? Работа всё лечит. Работа – суть продолжения жизни. Сами же революционеры очень напоминают врачей самозванцев, возомнивших себя гениями и спасителями, и убеждающих общество в том, что оно болеет и требуется срочное хирургическое вмешательство, а так же в том, что именно они и являются единственными целителями, которые знают, что и как лечить. И невдомёк обществу, что первым революционером был дьявол и это дети его. Как только люди отдаляются от Бога, тут как тут и революция, то есть, дьявол и торжество беззакония. Мнимого больного насильственно укладывают на операционный стол, терзают плоть, и, не ведая, что же делать дальше, бросают его на операционном столе. Затем собирают бесконечные консилиумы, съезды, симпозиумы, состоящие из таких же целителей неучей, и начинается бесконечный поиск причин ошибок, способов их кровавого исправления, а также, причём обязательно, виноватых. Впрочем, виноватых назначают в первую очередь. Куда ж без них?

Ну, а что же больной? А больной в это время корчится от боли, когда кишки наружу, на том самом операционном столе, в который, по сути дела, превращается вся страна и, осознав, что никакой надежды на помощь нет, начинает лечить себя сам. И в этой, казалось бы, совершенно безвыходной ситуации, только одно упование и надежда остаются у больного – на Бога. И кается народ, и помощь, конечно же, приходит. Больной мало – помалу начинает выздоравливать, а «целители», приписывая целиком и полностью это выздоровление себе, требуют от больного своего прославления, почитания и соответственного материального воздаяния, изначально испытывая при этом к больному и измученному народу презрение и даже ненависть.