Прошлогодний снег - [39]

— Ну, этого я вам обещать не могу! — зло сказал я.

— Почему?

— Потому что меня еще не купили. Я пока имею право на свою точку зрения.

Редактор насмешливо посмотрел на меня и сказал:

— Ну что ж, это уже интересно. Давайте об этом подумаем. Так сколько же стоит ваша точка зрения?

— Столько же, сколько ваша точка зрения стоит вам.

— Ну так, сколько же?

— Извольте, — сказал я. — Персональный оклад — раз! Спецбуфет — два! Государственная квартира — три! Спецпаек — четыре! Бесплатные путевки на курорты — пять! Закрытая поликлиника — шесть! Закрытая больница — семь! Персональная дача — восемь! Персональная машина — девять! Трехмесячный оплаченный отпуск — десять! «Зеленая улица» моим рассказам в толстом журнале — одиннадцать! Ежегодные поездки в капстраны — двенадцать. И кое-какие поощрения в закрытых конвертах — тринадцать! Что еще?

— Достаточно, — мягко сказал редактор. — Это слишком дорого, голубчик. Все это нужно заслужить. Поэтому вы пока оставайтесь на своем месте с вашей замечательной правдой, а я уж останусь на своем со своей кривдой. Идет? Но, тем не менее, вы еще служите у меня. Поэтому я вас научу сейчас основным требованиям, которые мы предъявляем к литературным произведениям, а вы их будете выполнять. В любом другом случае, как мне ни жаль, нам придется расстаться. Вы мне симпатичны, в вас есть комсомольский задор. Бодрости в вас много. Ах, молодость, молодость!..

Редактор надолго задумался.

— Итак, — начал он, — все сотрудники печати делятся на две неравные группы. К первой относятся люди, сочувственно относящиеся к общественным идеям, возникшим в стране в результате XX съезда КПСС. Такие, как вы, мой молодой друг. Они желают напечатать и иногда «проталкивают» на наших страницах произведения так называемых «честных» (видите, я не боюсь такого слова) писателей и публицистов, обличающих пороки нашей системы, или стремящихся реформировать наши экономические и государственные институты.

Им противостоит вторая, гораздо более многочисленная группа людей, задачей которой является не допустить подобные материалы на печатные страницы. К таким людям, естественно, принадлежу я.

Итак, на меня возложены особые обязанности, и я несу ответственность перед ЦК КПСС за идейный уровень своего издания. В свою очередь, я накладываю такие же обязанности на всех, кто работает под моим началом. Разумеется, у разных людей разная степень политической зрелости. Вот вы, дружок, не выдерживаете простой проверки на политическую зрелость, и я, при всей моей симпатии к вам лично, должен был бы давно показать вам на дверь. Но мне хочется вас переубедить. Мне все еще кажется, что из вас будет толк в нашем деле, что вы еще небезнадежны.

Продолжим. Каждый сотрудник печати должен выполнять цензурные функции. Что же это такое?

Нет ли в материале, написанном автором, чего-либо, что можно истолковать двояко? Скажем, в вашем рассказике есть афоризм: «Очередь станет меньше, если сплотить ряды». Это намек на длинные очереди в наших магазинах. И пародия на партийный лозунг — «если сплотить ряды». Конечно, эта фразочка не найдет места в нашей с вами газете.

Нет ли намека на существование конфликта поколений?

Нет ли намека на неразрешенные межнациональные проблемы?

Нет ли намека на серьезные экономические трудности?

Нет ли ненужных обобщений?

Не преобладает ли негативное отношение к жизни?

Где жизнеутверждающий юмор? Заметьте, жизнеутверждающий, то есть утверждающий нашу жизнь!

Нет ли намеков на ошибочность генеральной линии партии?

Не обижают ли, не дай Бог, в пародиях или фельетонах руководителей партии и правительства, признанных писателей, руководителей центральных общественных и других организаций и т. п.

Нет ли критики рабочего класса и колхозного крестьянства?

Нет ли критики государственного аппарата?

Нет ли скрытой поддержки диссидентов?

Не перекликается ли критика отдельных недостатков с отдельными утверждениями западных радиостанций, работающих на Советский Союз?

Не преобладают ли на страницах еврейские фамилии?..

— А это еще почему?

— Надеюсь, вы не думаете, что я антисемит?

— М-м-м…

— Напрасно вы мычите, вы отлично знаете, что нет. Ну подумайте сами, что, если в русской московской газете вы встретили бы только, скажем, узбекские фамилии, вам бы не показалось это странным?

— Если бы они талантливо писали…

— Не успокаивайте себя, голубчик, вам бы показалось это странным. Ну, а если вам все время встречаются Бирманы, Офштейны, Штейнбоки, Лившицы и Левенбуки… Разве это не странно?.. Вы не устали?

— Нет, продолжайте…

— Далее. Нет ли намека на разрыв единства партии и народа?

Нет ли намека на расхождения между партийными лозунгами и их осуществлением?

Не увидят ли в ЦК КПСС намеков на возвращение к сталинским временам?

Вот когда любой сотрудник, включая, разумеется, и меня, может ответить на все эти вопросы в требуемом для нас смысле, тогда газета выходит в свет, к радости своих читателей и почитателей.

Мы замолчали. Редактор улыбаясь смотрел мне в глаза.

— Знаете, шеф, — сказал я, — вы умный и интеллигентный человек. Почему вам интереснее жить так, а не иначе? Ведь я хорошо себе представляю, как вы, вернувшись домой после работы, закрываете шторами окна, ложитесь в постель, закрывшись с головой одеялом, и при свете карманного фонарика, чтобы никто не видел, читаете стихи Гумилева.