Прошлое с нами (Книга первая) - [18]
Томский взвод не признавал никаких преград. В конной, физической, стрелковой подготовке, во всех видах спорта для томских курсантов, казалось, нет ничего невозможного. Прыжки в длину они выполняли, используя строевые лошади: три-четыре — голова к хвосту и все тридцать курсантов один за другим шли с дистанцией в пол шага.
Помимо городских прогулок в конном строю — мероприятия, в основном преследовавшего цель развлечения городской публики,— два раза в месяц в училище проводились показательные уроки верховой езды и вольтижировки. В этот день все, кто имел доступ, а также многочисленные городские гости спешили в манеж. И если томский взвод, неизменно участвовавший во всех состязаниях, делил второе место с сумским, никто из зрителей не замечал этого. В конце зрелища, когда в ворота вступали в строю по три всадника с трафаретами ТАУ на петлицах — над головой правофлангового трепетала треугольная ткань взводного штандарта,— зрители всякий раз неизменно награждали томский взвод самыми восторженными аплодисментами.
Начальник цикла конной подготовки пользовался среди преподавателей особыми правами. Только капитан Руссов позволял себе иногда нарушать установленный порядок: задерживал в манеже смену-взвод. Расписание занятий сдвигалось тогда за счет других дисциплин. Если это происходило с кем-то другим, виновник получал взыскание.
...Как-то наш 1-й дивизион возвращался в пешем строю с полевых учений. Стояла поздняя осень. Часов за восемь перед тем, как был объявлен отбой, начался дождь.
До училища километров двадцать. Батареи шли повзводно на положенной дистанции. Перед строем — шеренга командиров взводов, в голове — командир батареи старший лейтенант Кулаков. Командир дивизиона был вызван кем-то, и колонну подразделений дивизиона вел капитан Руссов, принимавший участие в учениях как старший посредник.
Горизонт скрылся в туманной дымке. Нудный, холодный дождь не переставал. Дорога размокла. Под ногами плескалась грязь. Движение продолжается час, другой, третий. Вдали уже были видны контуры городских строений.
Не оглядываясь, командир батареи крикнул: «Песню!» Строй идет молча. Нужно начинать, иначе последует команда: «Стой!» И тогда придется месить на месте грязь двадцать, тридцать минут — правило, от которого старший лейтенант Кулаков не отступал ни разу.
Продрогший фальцет начал «Катюшу». Его поддержало несколько голосов. Запевала стал кашлять, поперхнулся еще кто-то. Песня оборвалась. Причин ослушания командир батареи не признавал никаких. Запевала начал снова:
Бьют копыта о землю сырую, И чуть слышно звенят трензеля...
Был спет куплет, второй. Голоса слабели. Разве в таком состоянии до песен? Шинель промокла. Режут плечи ранец и драгунская винтовка, ноги едва передвигаются. Старший лейтенант Кулаков хранил молчание. 1-я батарея хорошо знала, чем это кончится. Задняя шеренга запела снова:
Кто привык за свободу бороться, С нами вместе пускай запоет, Кто весел, тот смеется,
Кто хочет, тот добьется,
Кто ищет — тот всегда найдет!
Припев дружно подхватили все:
Капитан, капитан, улыбнитесь, Ведь улыбка — это флаг корабля...
В сером непромокаемом плаще с шашкой капитан Руссов невозмутимо шагал километр за километром. Командир батареи, обнажив клинок, опустил на плечо. Это — команда. Шеренга взводных командиров перешла на строевой шаг, а за ней и вся батарея, немилосердно разбрызгивая лужи. Позабыв холод и усталость, четыре взвода — сто с лишним курсантов — горланили во всю силу: «Капитан, капитан, улыбнитесь...»
Когда под ногами уже стучала мостовая и колонна во всю длину вытянулась на городскую улицу, выдержка изменила старшему посреднику 1-го дивизиона. Бывший сотник Забайкальского казачьего войска капитан Руссов оглянулся, и по его суровому лицу скользнула улыбка.
Быт
Гаранин и Поздняков ничего не знали ни о томском 1 взводе, ни о капитане Руссове, и меня нисколько не удивлял испуг, охвативший обоих младших лейтенантов.
Конечно, только что вышедший из стен училища лейтенант не укротитель, но совладать с лошадью под седлом, даже когда она необъезжена, вполне в его силах.
Периклу не удалось сбросить всадника. Сейчас он завалится на бок, но шпоры впивались в ребра, и взбешенный жеребец снова вставал на дыбы, бросался из стороны в сторону. Изрядно попримяв рожь, Перикл, храпящий, весь в мыле, в конце концов вернулся на дорогу.
— Поносил же он вас... разве дневальный не остерег? — встретил меня Поздняков и продолжал, как будто оправдываясь: — Вздорный конь, но красив, шельма... Приглянулся мне, когда пригнали из Шелкува [11]... Кавалеристы сплавили. А будто без изъяна, жаль, прибрать жеребца к рукам некому.
Как? А они, командиры взводов, на казарменном положении, заботы их не отвлекают?..
— Конечно... да где выездкой заняться? Манежа нет. На дороге? Гляди, ржи положили сколько. Этак скотина Перикл за неделю пустит все село по миру. А на лугу? Простор и помех никаких. — Что вы, там места болотистые, не разгонишься... коня искалечить недолго.
Раньше-то, неделю, месяц назад, они где занимались?
— Там,— Гаранин указал в сторону границы,— в районах основных огневых позиций. — Кончилось приволье... С этой боевой готовностью как на привязи.— Поздняков повернулся в седле.— За пределы видимости... ни-ни...— Командир взвода управления подтянут, аккуратен. Выразительное, в меру удлиненное лицо, густые светлые волосы гладко причесаны. Ему несколько больше тридцати. Посадка не хуже, чем у Гаранина.— Только и развлечение, что поездка на обед. И еще наши немецкие «друзья». Да, вот еще поляки из-за Буга являются навестить родичей... странно...— продолжал Поздняков.— Согласитесь, Гаранин, вы знаете, сколько преград... люди нашей пограничной стражи через каждую сотню метров, река, посты немецких караулов. Риск... но им все нипочем. Прежде этих «родственников» отправляли во Владимир-Волынский, теперь они шатаются по селам, сеют смуту: «Герман то, герман сё».
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
В истории русской и мировой культуры есть период, длившийся более тридцати лет, который принято называть «эпохой Дягилева». Такого признания наш соотечественник удостоился за беззаветное служение искусству. Сергей Павлович Дягилев (1872–1929) был одним из самых ярких и влиятельных деятелей русского Серебряного века — редактором журнала «Мир Искусства», организатором многочисленных художественных выставок в России и Западной Европе, в том числе грандиозной Таврической выставки русских портретов в Санкт-Петербурге (1905) и Выставки русского искусства в Париже (1906), организатором Русских сезонов за границей и основателем легендарной труппы «Русские балеты».
Мария Михайловна Левис (1890–1991), родившаяся в интеллигентной еврейской семье в Петербурге, получившая историческое образование на Бестужевских курсах, — свидетельница и участница многих потрясений и событий XX века: от Первой русской революции 1905 года до репрессий 1930-х годов и блокады Ленинграда. Однако «необычайная эпоха», как назвала ее сама Мария Михайловна, — не только войны и, пожалуй, не столько они, сколько мир, а с ним путешествия, дружбы, встречи с теми, чьи имена сегодня хорошо известны (Г.
Один из величайших ученых XX века Николай Вавилов мечтал покончить с голодом в мире, но в 1943 г. сам умер от голода в саратовской тюрьме. Пионер отечественной генетики, неутомимый и неунывающий охотник за растениями, стал жертвой идеологизации сталинской науки. Не пасовавший ни перед научными трудностями, ни перед сложнейшими экспедициями в самые дикие уголки Земли, Николай Вавилов не смог ничего противопоставить напору циничного демагога- конъюнктурщика Трофима Лысенко. Чистка генетиков отбросила отечественную науку на целое поколение назад и нанесла стране огромный вред. Воссоздавая историю того, как величайшая гуманитарная миссия привела Николая Вавилова к голодной смерти, Питер Прингл опирался на недавно открытые архивные документы, личную и официальную переписку, яркие отчеты об экспедициях, ранее не публиковавшиеся семейные письма и дневники, а также воспоминания очевидцев.
Более тридцати лет Елена Макарова рассказывает об истории гетто Терезин и курирует международные выставки, посвященные этой теме. На ее счету четырехтомное историческое исследование «Крепость над бездной», а также роман «Фридл» о судьбе художницы и педагога Фридл Дикер-Брандейс (1898–1944). Документальный роман «Путеводитель потерянных» органично продолжает эту многолетнюю работу. Основываясь на диалогах с бывшими узниками гетто и лагерей смерти, Макарова создает широкое историческое полотно жизни людей, которым заново приходилось учиться любить, доверять людям, думать, работать.
В ряду величайших сражений, в которых участвовала и победила наша страна, особое место занимает Сталинградская битва — коренной перелом в ходе Второй мировой войны. Среди литературы, посвященной этой великой победе, выделяются воспоминания ее участников — от маршалов и генералов до солдат. В этих мемуарах есть лишь один недостаток — авторы почти ничего не пишут о себе. Вы не найдете у них слов и оценок того, каков был их личный вклад в победу над врагом, какого колоссального напряжения и сил стоила им война.
Франсиско Гойя-и-Лусьентес (1746–1828) — художник, чье имя неотделимо от бурной эпохи революционных потрясений, от надежд и разочарований его современников. Его биография, написанная известным искусствоведом Александром Якимовичем, включает в себя анекдоты, интермедии, научные гипотезы, субъективные догадки и другие попытки приблизиться к волнующим, пугающим и удивительным смыслам картин великого мастера живописи и графики. Читатель встретит здесь близких друзей Гойи, его единомышленников, антагонистов, почитателей и соперников.