Прошлое с нами (Книга первая) - [16]

Обыкновенно Дикарь шалил по утрам. Сержант, если бывал поблизости, без особого труда умел усмирить коня и спокойно направлял, куда следовало. Но когда Дикарь срывался, то на свободе он уже не признавал никого.

Нередко из-за Дикаря задерживалась утренняя чистка. Нарушение распорядка дня приравнивалось к серьезным происшествиям и долго потом служило предметом для толков. Тем не менее курсанты неохотно прибегали к услугам сверхсрочника, полагая, что это ущемляет их воинские чувства.

Ветеринары училища неоднократно ставили вопрос о списании Дикаря. Но должностные лица штаба артиллерии Киевского особого военного округа, ведающие учетом службы конского состава, медлили. Дикарь — конь крепкий, а исправлять экстерьер — дело командиров. В общем Дикарь оставался в строю и приносил много хлопот курсанту, за которым был закреплен, лицам наряда и всем, кто имел хоть какое-то отношение к коням.

Однажды в погожий осенний день утром 1-й батарее была объявлена тревога. Лейтенант Патаман— командир нашего взвода,— будучи человеком истинно военным, умел предугадать намерения старших и, не ожидая очередных сигналов, отправил двух курсантов — Александра Матюху и меня — на конюшню, пока не подошли другие взводы, для получения попон, брезентовых ведер и всего прочего, что обыкновенно укладывается в саквы.

Матюха стал ждать перед закрытой каптеркой, а я занялся поисками сержанта Луценко и нашел его на конюшне 13-й батареи. В это время два курсанта-дневальных выводили Дикаря. Луценко наблюдал из дальнего конца конюшни. Дикарь брыкался, дневальный, тот, что был на моей стороне, не удержал чембур. Конь, привстав на дыбы, лягнул копытом другого дневального и поволок, срываясь на рысь. Луценко, заложив пальцы за ремень, не шевелился, я заметил на его лице улыбку. Дикарь, раздувая ноздри, надвигался, никого рядом не было. Если упустить, сверхсрочник имел бы повод обвинять меня, курсанта, в трусости. Что было делать? Дикаря удержать уже нельзя. Подхватив оброненный чембур, я вскочил на коня.

Из конюшни ход вел в тамбур — обширное помещение с высоким потолком, служившее зимой сенником. Изогнувшись, Дикарь ринулся в дверь, и я едва успел пригнуть голову, чтобы не удариться о дверной косяк.

Остались слева кузница, магазин военторга, швейные мастерские. Высекая искры на мостовой, конь шел карьером. Под липами перед КПП повернул к жилым корпусам начсостава.

Тщетно я старался придать скачке хоть какое-то направление. Не меняя аллюра, конь несся к главному зданию. А навстречу — строй. 1-я батарея повзводно спешила на конюшни. Навьюченные оружием и приборами, мои товарищи изумленно поворачивали головы.

Может быть, под действием чембура, который я тянул что было сил, занятый только тем, чтобы удержаться, или по своей воле, но Дикарь сделал поворот. Я очутился на строевом плацу. В разных концах его две-три батареи занимались строевой подготовкой — близился ноябрьский парад.

На территории училища тогда не было такой концентрации зданий, всех нелепейших заборов и перегородок, куриных домиков, именуемых важно караульными городками. Вдоль ограды стояло несколько домов начсостава, и все пространство до КПП занимал строевой плац — по тем временам совершенно необходимый в боевой подготовке.

Дикарь проскакал мимо колонн главного корпуса, которые среди курсантов почему-то считались чуть ли не священными, и по тротуару бешеным галопом пошел к вещевым складам. Здесь стоял построенный еще сахарозаводчиком Терещенко участок стены из полированного камня, ограждавший территорию в те времена, когда училище было кадетским корпусом. Предпринятая перед угловой башней попытка унять бег подняла коня на дыбы, потом он повалился наземь, катался с боку на бок, всхрапывал и ржал. Чембуры — один оборвался под кованым копытом Дикаря, другой выскользнул из моих рук. Вцепившись в гриву, я вскакивал на коня всякий раз раньше, чем он срывался в бег. Упустить Дикаря на виду трехсот курсантов — нет, это было бы величайшим позором для меня, моих товарищей, 13-го классного отделения и всех, кто был свидетелем этой дикой скачки. Дикарь носил меня по территории от «стены Терещенко», как называли это место курсанты, к зданию котельной, к вещевому складу и к домам начсостава. Не знаю, как мне удалось поймать оброненный чембур. Снова перед глазами конюшни. Наша батарея седлала коней.

Под стеной кузницы стояли два вяза. Кто-то из курсантов, чтобы перекрыть путь, выкатил телефонную двуколку, наполовину загруженную. Дикарь махнул через оглобли и мимо коновязи, в тыльные ворота за конюшней, на тот раз открытые, и пошел по спуску к зарослям на берег Псла. Управлять неподседланной лошадью в недоуздке, имея только один чембур,— занятие почти безнадежное. Я старался только удержаться и не расшибить о дерево голову или колено.

Почуяв воду, разгоряченный конь помчался берегом, и тут обнаружилось, что Дикарь начал реагировать на уклон моего корпуса. Я подобрал обрывок второго чембура и, не дав коню ни единого глотка воды, пришпорил, стал гонять его по отмели в песке на бывшем пляже. Взмыленный Дикарь стал выдыхаться.