Прошлое и будущее - [31]

Наконец Эдит вернулась из Канады. Мы немедленно отправились к ней. Она была очень удивлена: «Какого черта вы здесь делаете?» «Мы же поспорили, вот и приехали к тебе!» Это ее немного развеселило, но не слишком. Наконец она смягчилась и сказала: «Ладно, попытаемся найти вам денег».

Пока не было работы, но было удостоверение об ассимиляции, я мысленно продумывал диалог, который произойдет у меня с известнейшим издателем, о котором нам говорил Рауль Бретон. И, наконец, мы предстали перед Лу Леви. Нас встретила очаровательная секретарша и провела в кабинет Лу. Разговор получался хаотичным, я отвечал наобум на все его вопросы до тех пор, пока Лу не спросил: «And how about la Marquise?»[26] Я тогда еще не знал, что Рауль Бретон прозвал свою супругу Маркизой, и решил, что речь идет о песне «Все хорошо, прекрасная Маркиза». Поэтому ответил: «She is dead»[27]. Он с ужасом посмотрел на меня: «Dead?»[28] «Yes, dead»[29]. Начиная с этого момента, я совершенно запутался и не смог произнести ничего вразумительного. Тогда Лу вызвал свою правую руку, Сала Кьянтия, который, слава богу, говорил по — французски и помог разрешить недоразумение. Лу тут же проникся к нам симпатией и, прослушав, купил две песни, за которые заплатил прекрасный аванс из двух красивых зеленых купюр цвета надежды.

Зонтик Сюзанны

Наши грустные спутники — зонты,

Как огромные грибы,

Вереницей выплывают из домов.

Дождь идет,

Весь город промок,

И дома простудились.

У водосточных труб течет из носа,

Дождь идет.

«Друзья песни» исполняли этот шансон, написанный мной и Пьером, и вот совпадение: именно благодаря истории с зонтиком я познакомился с Сюзанной Эвон, которой — мы, правда, тогда еще этого не знали — суждено было стать супругой Фреда Мелла. Вот уже пятьдесят лет, вплоть до сегодняшнего дня, они мои самые близкие друзья.

Я постучал в дверь комнаты Фреда. Он открыл, а за его спиной в ванную быстро проскользнул женский силуэт. Но, поскольку я ее все равно заметил, она вернулась в комнату, немного смущаясь, ведь она приехала из родного Монреаля в Нью — Йорк к своему Фреду вопреки семье и всему на свете. Мы как раз собирались в Монреаль, и Сюзанна боялась, что я выдам их тайну. Как можно было такое предположить! Ведь я — могила, особенно если речь идет о любовной истории. Например, мне никогда не придет в голову задавать кому‑нибудь из собратьев по профессии вопросы типа: «Как поживает твоя жена (или твой муж)?» У нас все так быстро меняется, знаете ли. Правда, однажды мне случилось спросить у одного семидесятилетнего знакомого, гордо вышагивающего под руку с очаровательной нимфеткой: «Твоя дочь?» Вот прокол! Оказалось, что это новая жена. Когда Сюзанна уехала в Монреаль, Фред обнаружил, что она забыла свой зонтик, и попросил передать его, на что я с готовностью согласился. К счастью, когда я вернул ей зонтик после первого нашего выступления в Монреале, шел проливной дождь. Выглядело все так, как будто бы я из‑за дождя отдаю ей свой, так что условности были соблюдены.

Снега былых времен

Озера, равнины,

Горы, леса —

Меня влекут воспоминанья…

Мы с Рошем приехали в Монреаль по рекомендации Эдит Пиаф. Частично она сделала это оттого, что считала, что мы талантливы и что наше выступление там понравится, но в основном — чтобы отделаться от нас и целиком посвятить себя Марселю Сердану, ее очередной большой любви.

Марсель

Эдит, как мне кажется, была создана для затворнической жизни. И не потому, что не любила столпотворения, а потому, что не очень любила выходить из дома — назовем это так. Никогда не покидала привычный домашний хаос или же ту обстановку, которую создавала вокруг себя в турне. И была далеко не спортсменкой: спортивная ходьба, плавание и лыжи никак не вписывались в ее жизненное пространство. А вот Марсель Сердан был полной противоположностью. Он любил ходить пешком, дышать воздухом, предпочитал компанию мужчин и мужские разговоры. Любезно соглашался читать книги, которые подсовывал ему Пигмалион в облике Эдит Пиаф, прослушивал рекомендуемые ею пластинки, но все это было не в его вкусе. Когда ему был нужен глоток свежего воздуха и хотелось сбежать из театральных кулис и приглушенной атмосферы салонов певицы, где, собственно, не говорили ни о чем, кроме музыки, он иногда проводил вечер — другой с нами — «Рошем & Азнавуром» и Фредом Мелла. Однажды, когда мы все сидели в номере отеля «Лэнгуэл» на 44–й улице Нью — Йорка, мы с Фредом, бог его знает зачем, надели боксерские перчатки, чтобы помериться силой с великим Марселем. Он посмеивался, глядя, как мы с остервенением пытаемся дотянуться до него хотя бы кончиком перчаток. Ему‑то было достаточно лишь протянуть руку, чтобы держать нас на расстоянии. Так и не сумев победить чемпиона мира — хотя сказать «дотронуться до него» было бы правильней, — мы устроили матч между Фредом Мелла и Шарлем Азнавуром в гостиничном номере, который превратили в ринг. Длилось это недолго. Я неудачно нанес Фреду по скуле удар, который повредил ему барабанную перепонку и оглушил. Слава богу, через несколько дней его слух восстановился. Мне было бы невероятно грустно лишить «Друзей песни», и в особенности зрителей, таланта моего друга Фреда. По обоюдному согласию мы, начиная с этого момента, решили заниматься только тем, что умеем делать, то есть петь.