Прошлое и будущее - [26]

В следующем контракте значилась Бельгия — Брюссель, затем Льеж, откуда Эдит и ее девять мальчиков должны были отправиться на поезде в Стокгольм, чтобы петь в «Бернс — отеле». Жан — Луи совершенно не доверял нам, и был прав. Он хотел, чтобы Эдит не пила, что и без нас было довольно трудно, а уж с нами‑то совершенно невозможно. Она была готова пить все — пиво, вино, портвейн. Эдит была священной жрицей, и даже в том, что она пила, было нечто, достойное поклонения. Все шло в ход, чтобы перехитрить Жана — Луи, который всегда был настороже. И вот наступил вечер отъезда. Говоря на алкогольном языке, Эдит, Пьер и я «дошли до кондиции» — язык едва ворочается, замедленная речь, чрезмерная смешливость. Когда мы прибыли на вокзал, Эдит спросила, сделал ли я все, что нужно. Подумайте только, мы с Пьером втайне от всех залезли к ней в купе и спрятали пивные бутылки под подушкой, в карманах шубы, в багаже и под матрасом. Поезд ушел, и только тогда я вдруг понял, какое место Эдит за этот короткий период успела занять в моей жизни. Я не был влюблен, хуже — я был зависим от нее. Прошло несколько дней, и я узнал, что она чувствовала то же самое. Это выразилось в тексте простой телеграммы: «Никогда не думала, что мне будет так тебя не хватать», и подпись: «Твоя уличная сестричка, Эдит».

Мы с Пьером еще несколько дней оставались в Льеже. К счастью, справиться с чувством, что мы остались сиротами, нам помогла цирковая семья Валеит: Мария, выступавшая с весьма оригинальным музыкальный номером, ее муж, сын и юная дочь, отзывавшаяся на имя Катрин. Катрин было в лучшем случае пятнадцать лет, она любила танцевать, и, честно говоря, мы с ней только этим и занимались. Кажется, я даже научил ее танцевать джиттербаг, яростным поклонником которого тогда был.

Мисс

По окончании каждого контракта мы возвращались в Париж. Малышка, полукровка Седа — Патриция, начала лопотать по — армянски и по — французски одновременно. Мишлин любила дочь, но особых материнских чувств не испытывала и ничего не имела против, если свояченица или родители мужа брали на себя заботу о ребенке. Мы с ней проводили много времени у Пьера Роша, квартира которого никогда не пустовала, а телефонные звонки с заказами на песни раздавались все чаще. Рауль Бретон предложил каждому из нас аванс в три тысячи франков за каждую новую тему. Мы, естественно, приносили ему не меньше двух — трех песен в неделю, а он предлагал их различным оркестрам, в частности, оркестру Жака Элиана, или аранжировщикам, имевшим контракт с каким‑либо музыкальным издательством. Однажды я написал текст под названием «Три дочки на выданье». Нам тогда очень нужны были деньги. Рауль нашел песню слишком короткой. Я в панике бросился к Пьеру, и песня стала называться «Четыре дочки на выданье». Опять слишком коротка! На рекордной скорости мы завершили последний вариант — «Пять дочек на выданье». Уф! Ведь могли остаться без гроша.

У меня остался один су,

Один — единственный су,

Маленькая круглая монета,

Совсем круглая

С дыркой посередине.

Хороши дела,

Что мне делать

С одной монетой,Л

С одной монетой?

В один прекрасный день, а кстати, что это был за день? Да такой же, как другие. В тот день зазвонил телефон. Слегка насмешливый женский голос, с очень просторечным тягучим парижским выговором: «Мистингет на проводе. Я бы хотела видеть вас у себя, чтобы поговорить о шансоне». Наши друзья- пародисты часто развлекались тем, что звонили нам голосом какого‑нибудь известного артиста, просто шутки ради. Я ответил: «Кончай идиотничать!» Она продолжала настаивать, и Рош спросил: «Кто это?» Я, не прикрыв трубку рукой, ответил: «Да какая‑то идиотка, которой не терпится нас разыграть». Тогда к телефону подошел Пьер. И оказалось, что это действительно была сама Мисс!

На следующий день мы пришли к ней домой, на бульвар Капуцинов, в большую квартиру над помещением «Олимпии». Подробно объяснив, чего она ждет от нас, Мистингет открыла необъятный стенной шкаф, напичканный пластинками: «Так вот, просмотрите все это и напишите для меня песню в том же стиле». Мы смотрели на вещи иначе. Пьер тут же сел за пианино, а я начал петь песню, которую мы с ним недавно сочинили, «Вальс предместий», припев которой был в миноре, а куплеты — в мажоре. Выслушав песню до конца, Мисс заявила: «Надо, чтобы вся песня исполнялась в мажоре, поскольку — и она жестом подчеркнула свою мысль — минор опускает щеки, а мажор поднимает».

Мисс — это было нечто, очень яркий персонаж! Она входила в круг избранных артистов, которыми восторгалась публика, обладала огромными недостатками и массой достоинств. То была женщина, каких больше не встретишь в нашей профессии — чудовищно работоспособная, чудовищно талантливая и обладающая чудовищным обаянием. Однажды вечером она пригласила нас отужинать в компании своих друзей. Каждый должен был что‑то принести с собой. Мы разбились в лепешку, чтобы купить баранью ногу — дорогое блюдо, учитывая наши доходы, остальные же принесли вино, сыр и т. д. В тот момент, когда полагалось подать горячее, она громко объявила: «Я приказала не жарить мясо, это слишком тяжелая пища на ночь». Остальные гости, которым давно была известна экономность, если не сказать жадность знаменитой певицы, посмотрели на нас насмешливо.