Прошлое и будущее - [24]

И мы с Рошем явились в просторную квартиру, жильцы которой, казалось, постоянно «сидели на чемоданах». Было видно, что здесь не обременяют себя лишней мебелью. Всего несколько кресел, одно было из черной кожи, и если вы в него садились, встать потом удавалось с большим трудом, да и то нужно было, чтобы кто‑то подал руку помощи. Несколько плохоньких разномастных стульев, черный рояль, pick‑up[23], по полу ровным слоем разбросаны какие‑то предметы, пластинки и книги, на рояле — проигрыватель, тексты, ноты и, чуть было не забыл, еще на полу этой огромной пустой комнаты лежал большой красный ковер. Рош зашел, как ни в чем не бывало, а я очень волновался. Чувствовалось, что только что говорили о нас. Я был хронически застенчив, и насмешливые взгляды присутствующих глубоко ранили меня. Там были авторы и композиторы Эдит Пиаф — Анри Конте, Мишель Эммер и Маргарита Моно, секретарша Фау, аккомпаниатор Андре Шовиньи, Жюльет и Марсель Ашар и тогдашний возлюбленный — Жан — Луи Жобер, один из участников ансамбля «Друзья песни», который сразу же откланялся, спросив разрешения у Эдит. И, конечно же, была она, хозяйка здешних мест, объект всеобщего внимания, хрупкий воробышек, таящий в себе огромную жажду любви и дружбы, достойную крупного хищника, способную парализовать вас на веки вечные, сильно, слишком сильно. Так смотрите же на новенького, оценивайте, измеряйте, взвешивайте: может, он — следующий? Потянет ли, да и как долго продержится, бедолага? Все перешептываются, замышляют заговор, посмеиваются украдкой, потом тема разговора меняется, говорят обо всем и ни о чем, немного о любви, немного о шансоне, и еще совсем немного о том, как уничтожить нахала. Разговор ненадолго остановился на Жаклин Франсуа, которая в тот момент была на пороге блестящей карьеры. Эдит хвалилась тем, что дала Жаклин совет, который повлиял на ее судьбу — бросить реалистический жанр и стать лирической певицей, что, впрочем, было правдой. Я скромно воспользовался этим и сказал, что Жаклин моя близкая подруга. Это произвело впечатление. Трахаю ли я ее? Я нервно сглотнул и, выбирая слова, ответил: «Да нет, она влюблена, у них отношения с Жаном — Луи Марке, который занимается нашими делами». Отношения? Общий взрыв смеха. Он сказал — «отношения»? У меня было такое впечатление, что я нахожусь при дворе Людовика XIV, и на меня нацелены ружья придворных. Тогда Эдит уточнила: «Ты имеешь в виду сношения?» Да, в общем‑то это одно и то же! Она обернулась к остальным и бросила: «Он прав, на языке поэтов это называется именно так!» Кажется, я покраснел, как помидор. Безумно смущаясь, пробормотал: «Вчера я показал вам свою песню». «Ах, да», — произнесла она. Кто‑то пошутил: «Так он еще и пишет? Музыку, конечно?» Нет, слова. Слова? Они уже собрались было вновь поднять меня на смех, но Эдит вдруг встала на защиту: «Да, пишет тексты песен, и, кстати, неплохо. Скажем, его манера достаточно интересна, не как у всех».

Атмосфера внезапно переменилась: я пишу, значит свой. Меня забросали вопросами: откуда появился, как и почему увлекся шансоном, как начал писать стихи. Я говорил, отвечал, начал чувствовать себя немного увереннее, и, наконец, наступил волшебный миг, когда я рассказал, что пою, что когда‑то попрошайничал на улицах Ангьена и, накопив немного денег, купил себе по случаю велосипед, на котором ездил в Париж на площадки, где танцевали под аккордеон. Тут царица пчелиного улья потребовала тишины: я произнес слова, которые в ее глазах имели огромную важность. «Ты знаешь “Бал Джо” или “Маленький балкон”?» Эдит перечисляла места, которые посещала до того, как успех унес ее в совершенно чуждый мир. Она испытывала сильную ностальгию по своему уличному прошлому и сожалела, что давно не посещает бистро для простых людей и танцевальные залы. И вдруг перешла на свой родной, уличный язык:

— Так что, сбацаем на раз — два — три?

Я ответил в том же духе:

— А чего бы и нет?

— Как надо, или наоборот?

— Все в кучу!

— Давай, голубчик, ща поглядим!

Она велела Мишелю Эмеру и Анри Конте свернуть ковер, Маргерит Моно села за рояль, и начались вальсы, затем пошли пасодобли, и снова вальсы. Ну и сильна же была госпожа, просто‑таки неутомима, а, кроме того, до чего упряма! Решила показать, что здесь командует она, и что мы не остановимся, пока хозяйка того не захочет. Между нами вдруг возникло нечто, напоминающее отношения парня и девушки: ни один не уступит, лучше сдохнуть! Она уцепилась за меня, а я, ускоряя шаг, уже почти тащил ее на себе, но она никак не желала признать себя побежденной. И вдруг, с самым непринужденным видом, хотя и задыхаясь, постановила: «Ничего не скажешь, наш человек!»

У меня было такое чувство, что я получил документ об усыновлении. Жюльет Ашар, которая обожала танго, спросила, танцую ли я этот танец. Я утвердительно кивнул головой. Эдит вмешалась: «Не сегодня, Жюльет, в другой раз». Попробуй‑ка отнять у госпожи ее игрушку!

Как и Жобер, Рош ушел довольно рано. Мне тоже предстояло вернуться пешком на площадь Пигаль, но в ту ночь я словно летел на крыльях, тем более что Эдит предложила называть ее по имени и снабдила меня нежным прозвищем, совершенно в ее духе. Она сказала: «Ты будешь моим хреновым ангелочком». И назначила назавтра встречу, чтобы поговорить о шансоне. Рош тоже был приглашен, так что все было серьезно. Прекрасную картину портило только одно: я был женат и имел ребенка. Эдит любила лишь одиноких мужчин и женщин. Их и только их. Она была религиозна, но, как самка богомола, не желала ни с кем делиться, особенно в любви и дружбе.