Прошлое и будущее - [13]

В редкие моменты отдыха мама играла на пианино или отдавалась писательскому творчеству. В молодости в Турции она была сотрудником редакционного отдела армянского журнала, и с тех пор желание писать не оставляло ее. Она мечтала найти пишущую машинку с армянским шрифтом. Спустя много лет во время одной из поездок в США я откопал такую машинку. Увы! Мама не успела ею воспользоваться. Она ушла от нас раньше, и новая пишущая машинка простояла в чехле до тех пор, пока мы с Аидой не подарили ее одной армянской общине. Слишком больно было видеть, как она стоит без пользы.

Была у нее еще одна мечта: водить машину. У меня слишком поздно появилась возможность подарить ей автомобиль, о котором она мечтала. Но и этим ей не дано было воспользоваться. Я очень грущу об этом, как и о многих других вещах. Иногда думаю о людях, которые, имея возможность помочь родителям, избавляются от стариков, помещая в дома престарелых. Мне жаль их, ведь они не сохранили в душе ни нежных, ни грустных воспоминаний о прошлом, воспоминаний, которые мы носим в сердце всю свою жизнь.

Жить, выжить, получить образование

В 30–е годы, когда семья не имела средств отправить своего отпрыска учиться, единственным выходом было получить стипендию. Как правило, обращались к какому‑нибудь богатому и щедрому члену общины. Так мы и поступили. Один богатый армянин согласился выделить мне стипендию при условии, что я обучусь солидной профессии. Что можно назвать солидной профессией? Уж точно не профессию артиста, о которой, увы, я мечтал. Как можно отдать ребенка из общины в среду, имеющую плохую репутацию, и какое там может быть будущее! Один наш родственник — портной объяснил мне, что с его профессией можно работать в любой стране мира, даже не зная языка. Но я плохо представлял себя с иглой в руках. Пришить себе пуговицу — это еще куда ни шло, но не более того. А, поскольку стипендией все‑таки надо было воспользоваться, и вообще любая наука в жизни не помешает, за несколько месяцев до войны я решил пойти в Центральную школу французского телевидения (TSF), на улице Луны, в отдел радистов торгового флота. Точка- тире, точка — тире — точка, тире — тире — точка — тире, и т. д.

Это хоть как‑то походило на музыку, и, поскольку у меня был музыкальный слух, могло получиться. Но для поступления нужны были начальные знания математики — дисциплины, которая не фигурировала в аттестате о начальном образовании — моем первом и единственном на то время дипломе. Знакомые Мисака Манушяна, убежденные коммунисты, семейная пара Асланян, жившие в Бельвилле и впоследствии расстрелянные гестапо за участие в Сопротивлении, вызвались бесплатно обучить меня основам этой науки. После долгих недель обучения я прошел вступительный конкурс и стал учеником школы. Конечно, не блистал успехами, но старался, как мог. Если честно, я никогда не был силен в математике. К счастью, профессор Блош был молод и экзаменовал нас с большим тактом и юмором. Был еще директор, месье Пуаро, которого мы видели довольно редко. И был заместитель директора, страшно вредный тип с заячьей губой, который раздавал оплеухи направо и налево. Думаю, у многих учеников до сих пор сохранились на лице следы его ударов. Как я мечтал, что однажды его рука опустится на мою щеку, и тогда я тоже его ударю и кубарем спущу по лестнице под издевательский и мстительный смех одноклассников. Но это так и не произошло, о чем я очень сожалею.

Не знаю, по какой причине меня решили исключить из школы. Помню, что сказал тогда своему приятелю Жоржу Бакри, соседу по улице Лафайет, с которым мы обычно вместе возвращались домой: «Вот увидишь, обучение столько стоит, что они не захотят потерять ученика!» Через четыре дня — бац! Родителям сообщили, что господин директор, проявив особую снисходительность, согласился пересмотреть решение учебного совета и позволяет мне вернуться в школу.

Я часто переходил улицу и наведывался в гости к родителям Жоржа. У него был брат, с которым, как мне кажется, я тогда не встречался. И лишь много лет спустя, уже занимаясь своей нынешней профессией, узнал, что Эдди Марией, автор красивых поэтических песен, и был тем самым братом. Что касается Жоржа, то он впоследствии занялся музыкальным издательством. В 2000 году я с большим удовольствием встретился с другом детства в Конгресс — центре.

Я уверен, что торговый флот, расставшись со мной, скорее выиграл, чем проиграл. Аужя‑то! Точка — точка — точка, тире — ти- ре — тире, точка — точка — точка[12]. Обожаю море, но я люблю плавать в нем, а не выстукивать точки и тире. Мне нужна была отдушина, какое‑то отвлекающее средство. Чтобы отдохнуть от строгих нравов школы на улице Луны, я провожал Аиду в театр варьете, где она занималась на курсах драматического искусства, которые давал Жан Тисье. Все, кто ходил туда, обожали искусство и мечтали о более радостном будущем, чем точка — точка — тире.

«Буриданов осел», «Единственный» и другие классические пьесы вызывали у меня необыкновенное волнение, я дрожал от нетерпения, мечтая пройти прослушивание и вновь очутиться на сцене. Но ситуация была напряженная, театр переживал сложный период, и пришлось искать другие варианты.