Прошито насквозь. Торонто. 1930 - [6]

Была уже почти полночь, когда Мэтью, наконец, уснул. Газовая конфорка осталась гореть до утра, и Ева не хотела и думать о том, сколько денег им придется за это заплатить. Сами они отправились в комнату и улеглись в одну постель — Дебби устала не меньше, и сил на возражения у нее также не осталось.

Утром она проснулась пораньше, когда было еще темно. Несмотря на то, что сон тянул ее обратно, Ева поднялась с постели и прошла на кухню, чтобы посмотреть на Мэтью. К ее облегчению, малыш сладко посапывал. Стараясь не разбудить его, она поставила на все еще горевшую плиту ковш с водой и стала готовить овсяную кашу. Денег у нее почти не осталось — пользуясь ее волнением и спешкой, соседи продали ей спирт и укусу по неприемлемо высокой цене. Она уселась на край кровати и опустила голову. Все ее труды пошли прахом.

Еще через день вернулся Адам — он был измотанным и похудевшим, почти таким же, как и они.

Ей не удалось найти работу вчера, и сегодня она могла рассчитывать только на его доброту — он обещал заплатить ей хоть сколько-нибудь. В кармане у нее осталось три доллара, и ей не хватало еще семи, чтобы найти жилье на следующую неделю.

Конечно, ему бросилась в глаза перестановка. Кровать занимала половину кухни и мешала свободно пройти к плите, а в комнате наоборот стало намного просторнее.

— Мэтью немного приболел, и мы перенесли кровать поближе к теплу, — объяснила она, отвечая на его вопросительный взгляд. — Скажу сразу, что газ, наверное, потрачен на приличную сумму. Просто я не знала, что еще мне делать. У меня ведь никогда не было детей, и я…

Адам подошел к кровати, на которой лежал уже повеселевший Мэтью, и склонился над своим сыном.

— Как ты себя чувствуешь, старичок? — проводя ладонью по его животику, спросил он.

Мэтью кивнул:

— Хорошо. Мне хорошо.

— Самое главное, — улыбнулся отец. Затем он повернулся к ней: — Вы его вылечили, а остальное неважно. Я могу заплатить вам двадцать долларов, но если этого…

Она опустила голову и сжала зубы.

— Мне будет достаточно пятнадцати, — сказала она. — Я рассчитывала на десять или семь, если честно. Пятнадцать — это даже много.

С тех пор Дебби стала приходить к ней — иногда Адам отпускал ее, чтобы она могла посидеть с Евой и поболтать о чем-нибудь. Ева поселилась в той самой комнате на первом этаже, и ходить к ней было не так опасно — Дебби даже не приходилось покидать дом и выбираться на улицу.

Ева расплела свой старый свитер и принялась вязать, а Дебби наблюдала за ней и училась сама. По вечерам, когда Ева возвращалась с работы, иногда она заходила к Адаму и забирала Дебби к себе.

До этого момента Ева могла заботиться только о своей матери, но с тех пор как она осталась одна, жизнь на какое-то время опустела и утратила смысл. Зато теперь у нее появились соседские дети — единственные, кому можно было довериться с закрытыми глазами.

Случайные заработки приносили не очень много денег, но вскоре Ева нашла постоянную работу. Она устроилась в прачечную отеля, и ей обещали платить по двадцать долларов в неделю. Этого было вполне достаточно, и поэтому она закрыла глаза на дурную репутацию заведения. В конце концов, кому какая разница, чем зарабатывает на жизнь владелец отеля, если он способен регулярно платить своим работникам? Стандартный день длился с семи утра до шести вечера. Кожа на ее руках стала красной и морщинистой, а локти и плечи ломило от постоянной работы — прачки сами выжимали белье и полоскали его в холодной воде. И все же, Ева ни на что не жаловалась — теперь она могла не беспокоиться о доходах и даже откладывать деньги впрок.

Она продолжала экономить, но иногда желание побаловать детей побеждало, и она покупала им что-нибудь. Однажды она отдала Дебби два красивых носовых платка, а в другой раз подарила ей новые спицы и клубок с пряжей. Иногда в прачечную приносили вещи, оставленные некоторыми посетителями — такие предметы лежали в шкафчике у портье примерно две недели, и если за ними никто не приходил, то их переправляли в служебный отдел отеля. Обычно она ничего не брала, но однажды ей на глаза попалась небольшая дешевая брошь из проволоки и обычных стекляшек. Ева забрала ее себе, а через два дня выменяла на маленькие сапожки — скорее всего, для Мэтью они были еще велики, но у нее была почти готова пара толстых носков, связанных из старой кофты, которую носила еще ее мама.

В тот вечер, когда она отдала носки и сапожки Дебби, к ней спустился сам Адам. У него был усталый вид, но он нашел в себе силы улыбнуться и поблагодарить ее за такой щедрый подарок.

— Вы ведь и сами живете в таком ужасном месте, — сказал он, уже сидя в ее кухне. — Вы могли бы откладывать деньги, чтобы переехать повыше, туда, где будет не так сыро. Хотел бы я помочь вам, но сейчас, сами понимаете — не могу. А Мэтью так давно хочет прогуляться по улице, что я даже не в состоянии отказаться от вашего… не то чтобы я хотел отказаться от подарка, просто…

Мужчина, который не может обеспечить своих детей самым необходимым — самый несчастный человек на земле. Он мучается от того, что страдают его дети, но к этому прибавляются еще уязвленная гордость и ощущение собственной никчемности. Адам испытывал болезненное чувство стыда за то, что не мог купить сапоги, которые были так нужны его ребенку.