Прощайте, воспоминания: сборник - [115]
Таков наш ответ школе «запористов», чьи псевдонаучные теории несомненно больше повредили им самим, нежели благородной душе, которую они пытались опорочить.
Джереми Пратт Сибба (он же Сиббер) родился в восьмидесятых годах прошлого века в одном из процветающих и быстро растущих городов Соединенных Штатов. Город Колонсвилл расположен в изобильном краю, на равнине между Огайо и Миссисипи. Это крупный железнодорожный узел, центр сельскохозяйственного района с большим будущим; кроме того, здесь налажено производство фетровых шляп, автомобильных шин, скобяных товаров, сельскохозяйственных орудий и химикалий. Соседство нефтяных месторождений на западе и небольших, но чрезвычайно богатых залежей угля на востоке стимулирует торговлю, придает вес городу и способствует его вящей экономической славе.
Сибба или Сибберы, как эта фамилия обычно пишется в Англии, не были в числе первых поселенцев Колонсвилла. Они принадлежали к более древней и романтичной американской аристократии — суровым колонизаторам Новой Англии, которые пытались — и притом не всегда с успехом — подчинить плугу бесплодную и каменистую землю. Владения Сибба в Мэне были обширны, но не приносили дохода, и за несколько лет до рождения Джереми его отец, Джон Элайас Сибба, отправился на Запад в надежде найти там земли более плодородные и жизнь более легкую. Однако даже в то время, когда семья испытывала материальные затруднения, Джон Э. Сибба и его жена Марта ни на минуту не забывали, что кровь у них чище, а род древнее, чем у соседей, и внушали эту важную истину Джереми чуть не с пеленок. Прикованные к Среднему Западу суровой экономической необходимостью, они тем не менее свято хранили традиции своих благородных предков.
Младенчество Джереми Сибба было, как видно, мало примечательным. В первые три года своей жизни он, как могло показаться на первый взгляд, мало чем отличался от обыкновенного кретина. Он рос и развивался плачевно медленно. Ему шел уже третий год, когда его наконец заставили встать на ноги и обратить лицо к звездам. До этого времени он предпочитал передвигаться способом собственного изобретения; вытянув левую ногу и энергично отталкиваясь правой, он ерзал по полу на ягодицах с удивительной быстротой и упорством. Он не сделался калекой только потому, что на ноги, которые могли на всю жизнь остаться кривыми, наложили железные шины. К тому же — словно этого испытания было мало его матери, которая работала не покладая рук, — он проявлял упорное отвращение к членораздельной речи. Опасаясь, что мальчик — немой от рождения, Марта Сиббер без конца показывала его докторам, но, несмотря на все их просвещенные усилия (основанные на новейших достижениях американской науки), младенец не желал говорить. Стоит ли удивляться? Подобно Пресвятой Деве, юный Джереми о многом размышлял в сердце своем.
Легенда, как всегда, в извращенном виде донесла до нас бесценные сведения о первых словах, произнесенных Джереми. Критический анализ и долгие кропотливые исследования позволили нам дать достоверное и здравое освещение фактов, так сильно искаженных благочестивыми последователями Сиббера. Совершенно неправильно утверждение, будто он начал говорить по-латыни самопроизвольно или благодаря чудесному наитию святого духа. В исследовании, к сожалению, одобренном кардиналом-архиепископом, сказано, что однажды ребенок изрек, к великому удивлению присутствующих: «America me genuit; Gallia me docebit, Anglia me fovebit, Roma me tenebit».[116] Это, несомненно, является позднейшим домыслом, который следует отбросить, равно как и другие, более распространенные варианты той же легенды. Что касается фактов, то вот они.
Джереми было уже около трех лет, но он еще не произнес ни одного членораздельного звука. Однажды в жаркий летний день он сидел в кухне на полу, приняв свою любимую позу, а его мать, подобно многим представительницам древней американской аристократии, стряпала еду. В поле его зрения был старинный ледник, или холодильник, который в сильную жару порядком протекал. Даже в детстве Джереми мыслил стройно и логично. Не в состоянии объяснить это явление, показавшееся ему необычайным, ребенок неуверенно встал на ноги и заковылял, звеня своими железками, к миссис Сибба, которая в это время усердно трудилась над пирогом. Мальчик дернул мать за передник, и она, взглянув на него сверху вниз, увидела, что его личико полно нетерпеливого интереса.
— Ступай отсюда, Джереми, — сказала она. — Разве ты не видишь, что я занята?
— Мама, — сказал мальчик отчетливо. — По какой именно причине холодильник течет?
Миссис Сибба всплеснула руками, пронзительно вскрикнула от удивления и восторга, а затем схватила сына в объятия, осыпая его ласковыми словами, столь естественными в устах матери, чей ребенок, считавшийся немым, вдруг заговорил. Джереми до поры до времени сносил эти неуместные ласки с тем невозмутимым терпением, которое ему никогда не изменяло, но в конце концов остановил мать:
— Но скажи же, мама, — повторил он, — по какой причине холодильник течет?
Вечером мистер и миссис Сибба, сидя на террасе в качалках, говорили между собой о Джереми и о его будущем.
Ричард Олдингтон – крупный английский писатель (1892-1962). В своем первом и лучшем романе «Смерть героя» (1929) Олдингтон подвергает резкой критике английское общество начала века, осуждает безумие и преступность войны.
В романе английского писателя повествуется о судьбе Энтони Кларендона, представителя «потерянного поколения». Произведение претендует на эпический размах, рамки его действия — 1900 — 1927 годы. Годы, страны, люди мелькают на пути «сентиментального паломничества» героя. Жизнеописание героя поделено на два периода: до и после войны. Между ними пролегает пропасть: Тони из Вайн-Хауза и Энтони, травмированный фронтом — люди разного душевного состояния, но не две разомкнутые половины…
Значительное место в творчестве известного английского писателя Ричарда Олдингтона занимают биографии знаменитых людей.В небольшой по объему книге, посвященной Стивенсону, Олдингтон как бы создает две биографии автора «Острова сокровищ» — биографию жизни и биографию творчества, убеждая читателя в том, что одно неотделимо от другого.
Леонард Краули быстро шел по Пикадилли, направляясь в свой клуб, и настроение у него было превосходное; он даже спрашивал себя, откуда это берутся люди, недовольные жизнью. Такой оптимизм объяснялся не только тем, что новый костюм сидел на нем безупречно, а июньское утро было мягким и теплым, но и тем, что жизнь вообще была к Краули в высшей степени благосклонна…
Роман Олдингтона «Дочь полковника» некогда считался одним из образцов скандальности, – но теперь, когда тема женской чувственности давным-давно уже утратила запретный флер, читатели и критики восхищаются искренностью этого произведения, реализмом и глубиной психологической достоверности.Мужчины погибли на войне, – так как же теперь быть молодым женщинам? Они не желают оставаться одинокими. Они хотят самых обычных вещей – детей, семью, постельных супружеских радостей. Но… общество, до сих пор живущее по викторианским законам, считает их бунтарками и едва ли не распутницами, клеймит и проклинает…
Лейтенанту Хендерсону было немного не по себе. Конечно, с одной стороны, неплохо остаться с основными силами, когда батальон уходит на передовую. Довольно приятная перемена после четырех месяцев перебросок: передовая, второй эшелон, резерв, отдых. Однако, если человека не посылают на передний край, похоже, что им недовольны. Не думает ли полковник, что он становится трусом? А, наплевать!..
«Полтораста лет тому назад, когда в России тяжелый труд самобытного дела заменялся легким и веселым трудом подражания, тогда и литература возникла у нас на тех же условиях, то есть на покорном перенесении на русскую почву, без вопроса и критики, иностранной литературной деятельности. Подражать легко, но для самостоятельного духа тяжело отказаться от самостоятельности и осудить себя на эту легкость, тяжело обречь все свои силы и таланты на наиболее удачное перенимание чужой наружности, чужих нравов и обычаев…».
«Новый замечательный роман г. Писемского не есть собственно, как знают теперь, вероятно, все русские читатели, история тысячи душ одной небольшой части нашего православного мира, столь хорошо известного автору, а история ложного исправителя нравов и гражданских злоупотреблений наших, поддельного государственного человека, г. Калиновича. Автор превосходных рассказов из народной и провинциальной нашей жизни покинул на время обычную почву своей деятельности, перенесся в круг высшего петербургского чиновничества, и с своим неизменным талантом воспроизведения лиц, крупных оригинальных характеров и явлений жизни попробовал кисть на сложном психическом анализе, на изображении тех искусственных, темных и противоположных элементов, из которых требованиями времени и обстоятельств вызываются люди, подобные Калиновичу…».
«Ему не было еще тридцати лет, когда он убедился, что нет человека, который понимал бы его. Несмотря на богатство, накопленное тремя трудовыми поколениями, несмотря на его просвещенный и правоверный вкус во всем, что касалось книг, переплетов, ковров, мечей, бронзы, лакированных вещей, картин, гравюр, статуй, лошадей, оранжерей, общественное мнение его страны интересовалось вопросом, почему он не ходит ежедневно в контору, как его отец…».
«Некогда жил в Индии один владелец кофейных плантаций, которому понадобилось расчистить землю в лесу для разведения кофейных деревьев. Он срубил все деревья, сжёг все поросли, но остались пни. Динамит дорог, а выжигать огнём долго. Счастливой срединой в деле корчевания является царь животных – слон. Он или вырывает пень клыками – если они есть у него, – или вытаскивает его с помощью верёвок. Поэтому плантатор стал нанимать слонов и поодиночке, и по двое, и по трое и принялся за дело…».
Григорий Петрович Данилевский (1829-1890) известен, главным образом, своими историческими романами «Мирович», «Княжна Тараканова». Но его перу принадлежит и множество очерков, описывающих быт его родной Харьковской губернии. Среди них отдельное место занимают «Четыре времени года украинской охоты», где от лица охотника-любителя рассказывается о природе, быте и народных верованиях Украины середины XIX века, о охотничьих приемах и уловках, о повадках дичи и народных суевериях. Произведение написано ярким, живым языком, и будет полезно и приятно не только любителям охоты...
Творчество Уильяма Сарояна хорошо известно в нашей стране. Его произведения не раз издавались на русском языке.В историю современной американской литературы Уильям Сароян (1908–1981) вошел как выдающийся мастер рассказа, соединивший в своей неподражаемой манере традиции А. Чехова и Шервуда Андерсона. Сароян не просто любит людей, он учит своих героев видеть за разнообразными человеческими недостатками светлое и доброе начало.