Прощайте, скалистые горы! - [7]

Миновали штаб, тылы бригады, бывший рыбацкий посёлок Приманки, в котором сохранилось лишь три домика, свернули за сопку. Дорога пошла на юг, вдоль залива, где совсем недавно Ломов впервые шёл в бригаду.

— Вот так же, бывало, в деревне, запряжёшь гнедого и едешь в районный центр к секретарю райкома, — начал рассказывать Мельников, работающий до войны председателем колхоза на Смоленщине. — Всё попалили фашисты, — сокрушённо сказал он, опустив голову.

— Не горюй, Ваня. Вернёшься, а у тебя там такая хата отстроена будет, лучше прежней, — сочувственно произнёс Шубный.

— Гм, хату! Не о том речь, — ответил Мельников, повернувшись к нему, и начал рассказывать о былом богатстве колхоза. Он перечислял цифры с хозяйственной аккуратностью, как по бухгалтерской книге.

Матросы не впервые слушали его рассказ о колхозе и МТС, знали по фамилии лучших бригадиров, трактористов, комбайнёров, даже запомнили некоторые цифры. Они уже не удивлялись исключительной памяти Мельникова. Понимали, что он постоянно думает о любимом колхозе.

Умолк Мельников, когда сани остановились иод скалой в бухте Тихой. Пулемётчикам уже приходилось бывать здесь. Около залива на двух небольших высотах сохранились временные огневые позиции. Ломов осмотрел их, проверил сектор обстрела, взглянул на пустой пирс по ту сторону залива и приказал установить пулемёты. В огневые позиции перенесли боезапас, соединили их телефонной связью, начали готовить укрытия для отдыха.

До вечера время прошло спокойно. Только раз батареи били по самолёту-разведчику. Но он летел на большой высоте, оставляя за собой, как паук, белую нить.

Ночь показалась очень длинной. Вахтенные в двух огневых позициях, накрытых плащ-палатками, через каждые полчаса будили спящих, предлагая повернуться на другой бок. Матросы сразу засыпали. Недаром говорят, что нигде так сладко не спится, как на открытом воздухе в Заполярье.

С рассветом все поднялись. Умылись снегом и, ежась от холода, подталкивали друг друга. Борисов стоял около пулемёта на вахте. Под ногу ему попала ледяшка. Он отшвырнул её в сторону, попал в Титова, тот послал Шубному, но Мельников, подставив ногу, перехватил её. Игра началась.

Ломов наблюдал, как играют взрослые люди в детскую игру «юлу». Ледяшка разбилась, но разыгравшиеся матросы не думали останавливаться. Шубный незаметно лёг сзади Мельникова, Титов чуть подтолкнул его, и бывший председатель колхоза, задрав ноги, упал в снег. В ясном утреннем воздухе далеко над заливом прокатился дружный хохот.

Ломов никак не мог согреться. Он постукивал ногами, ёжился, до боли сводил лопатки, наблюдая за матросами.

— Товарищ лейтенант! А хочется, наверное, попрыгать, поиграть? — спросил Борисов. В его голосе и выражении лица Ломов не уловил нотки иронии или шутки.

— Старость подкралась, — с улыбкой ответил он.

У причала и под скалой стояли три транспорта. Среди них была «Вятка». Ломов вбежал на пригорок и долго глядел на неё.

По дороге шли два морских пехотинца. Они свернули к огневой позиции, стали подыматься на высоту.

— Товарищи! Вправо или влево идти к штабу бригады? — спросил один из них, с рябоватым лицом.

— Вы что, пополнение в бригаду или резерв главного командования? — пошутил Борисов, выходя из укрытия.

Ломову показались знакомыми лица идущих матросов, и, когда они подошли близко, он узнал в них матросов, которых «Вятка» подобрала в заливе.

Но те не сразу узнали Ломова. И когда он напомнил, рябоватый хлопнул себя по коленке.

— Вы в морской форме были? Теперь хорошо помню. Моя фамилия Ерошин, — представился он Ломову.

— Где же вы были эти дни? — спросил Ломов.

— У артиллеристов на батарее. Отдохнули, два дня просили начальство направить нас в морскую пехоту и, видите, упросили. Ты чего, Вася, как барышня, стоишь? — повернулся Ерошин к своему другу и, обращаясь к Ломову, добавил: — Стеснительный он, ну прямо как дева перед свадьбой. А по фамилии видать, родня буйная была. Верно, в семье не без тихони.

Второй назвал себя. Когда матросы услышали его фамилию: «Громов», заулыбались.

— Братишки! Дайте закурить, а то у меня ещё на той неделе треска табак слопала, — попросил Ерошин, облокотившись на бруствер огневой позиции.

Не курил один Громов. Матросы смотрели больше на весёлого Ерошина, знали — такой нигде не пропадёт. И действительно, он чувствовал себя как дома: быстро перезнакомился со всеми, после первой же перекурки считал себя здесь своим и шутил с матросами, как со старыми боевыми друзьями.

— Возьми табачку, всё одно стрелять будешь, пока не получишь. — Борисов развернул свой красный кисет.

— Это верно, — согласился Ерошин, отсыпая на газету махорки. — Я ведь, признаться, больше за этим и зашёл к вам.

Неожиданно в воздухе повисли три красные ракеты, сигнал «Самолёты врага». Громов с Ерошиным, чтобы не мешать пулемётным расчётам, спустились под скалу, где стояли две лошади и санки.

Первыми открыли огонь скорострельные пушки «бобики», как называли их матросы. Потом заговорили крупнокалиберные пулемёты на перешейке со стороны залива, выходящего к морю. В бухте Тихой ещё не было видно самолётов. Но шум моторов нарастал. Внезапно из-за сопки выскочил один торпедоносец, за ним ещё два. Под корпусом каждого из них виднелась висевшая, как большая сигара, торпеда.