Прощайте, скалистые горы! - [14]

Матросы один за другим подходили к Ломову.

— Товарищ лейтенант, автоматчики, кажется, отходят, — тревожно сказал Шубный прислушиваясь. — Не помочь ли им?

Ломов представил себе, что будет с отрядом, если немцы прорвутся на мыс, и, не раздумывая, кинулся к перешейку.

— Взвод! За мной! — во всю силу лёгких крикнул он на бегу.

Навстречу шёл со взводом Великанов. Ломов обрадовался встрече, громко сказал ему:

— Кирилл Васильич! Иди левее, сейчас пушку подорвут.

— Хорошо! Торопишься к автоматчикам?… Правильно! — ответил Великанов, сворачивая на север.

Ломов посмотрел вслед уходящему Великанову, и вдруг ему захотелось остановить его, обнять и расцеловать. «Что это я?» — подумал он, перепрыгивая через камни.

С помощью миномётного огня немцы прорвали правый фланг прикрывающих, устремились к перешейку.

В этом направлении и рассредоточил свой взвод Ломов. Матросы вперебежку заняли оборону, подпускали врага на близкое расстояние. Немцы были без маскировочных халатов и ясно выделялись на снегу.

— Приготовить гранаты! — скомандовал Ломов. В голове лейтенанта настойчиво работала мысль: «Любой ценой задержать. Что будет, если прорвутся…»

— Гранаты к бою! — крикнул Ломов и одну гранату за другой швырнул в цепь врага. Рядом взвились и другие гранаты, но сразу же длинные автоматные очереди заглушили их разрывы.

Наступила критическая минута, которая часто решает исход боя. Ломов поднялся во весь рост:

— Взвод! В атаку! За мной!

Ломов бежал по перешейку, с ходу стрелял, не давая опомниться врагу. Вдруг он почувствовал, как что-то тяжёлое и тупое ударило по голове. Всё вокруг поплыло, стало тихо. Лейтенант упал вниз лицом, а неумолкающий автомат в его застывших руках выпускал последние пули в землю, опустошая диск.

…Катера полным ходом шли к Рыбачьему. На головном поместили пленных. Они забились в угол каюты и, как воры, боялись смотреть матросам в глаза. В этой же каюте сидел с перевязанной головой Ломов. Рядом лежала раненная в грудь Толя. Она, как всегда, участвовала в операции. С Толи сняли шапку. Две короткие косички с бантиками из бинта тронули до слёз матросов. Они до боли сжимали зубы, глядя на медсестру. В глазах Чистякова накапливались слёзы. Тряхнув головой, он подошёл к насторожившимся пленным и за подбородок поднял вверх лицо долговязого офицера.

— Ты, «высшая раса»! — сжав кулаки, мичман тяжело дышал.

К Чистякову подошёл Титов.

— Что ты хочешь толковать им? Это же вот, — он постучал кулаком по стене. — Ты скажи им коротко: сала не будет!

Пленные смотрели то на Чистякова, то на Титова, жались друг к другу.

…Около разбитого пирса Приманки стояли Антушенко, офицеры штаба, санитары. Катера подходили к берегу. Немецкая артиллерия обрушила огонь на полуостров Рыбачий. В залив упали снаряды, подняв снопами воду.

— Наугад бьёт, по ошибке и попасть может, — как бы в шутку заметил Антушенко.

Начальник штаба подошёл к катеру, с которого уже сходили по трапу, прыгали через борт матросы. Вынесли раненых. У трапа появился Федин. Он легко спрыгнул на берег, но чувствовалось, нервы его всё ещё были напряжены. Федин доложил:

— Приказ выполнен. Двое убиты, трое тяжело ранены, несколько — легко. С того берега сняты все.

Антушенко не дал договорить Федину, обнял его за плечи и приказал:

— Тяжело раненых в землянку, врачи их ждут. Кто легко — на санки, в стационар. Мы — пешком.

Разведчики на руках вынесли из катера Толю. Санитары шли рядом, стараясь помочь разведчикам. Поддерживаемый под руку Борисовым, вышел Ломов.

— Ломова тоже ранило? — спросил Антушенко у Федина. — И что это за взвод, никак командиры не держатся: то ранит, то убьёт, — сожалел начальник штаба.

Всё ещё шёл снег. Спокойно было море. Близился рассвет.

ГЛАВА 5

— Жив-здоров, Егорыч? — спросил полковник Растокин своего ездового, усаживаясь в легковые санки.

— Так точно, товарищ полковник! Здравия и вам желаю! — отчеканил Егорыч и натянул вожжи.

Неугомонная лошадка Пулька рысцой побежала от аэродрома к штабу бригады. Светало. Около землянок суетились матросы. Они всматривались в проезжавшие санки и тут же исчезали в землянках, сообщая весть: «Приехал командир бригады».

Растокин прилетел с «большой земли». Он был на совещании у командующего флотом, поэтому в бригаде ждали его возвращения с особенным нетерпением, предполагая, что готовится наступление в Заполярье.

Санки быстро катились по извилистой дороге. Егорыч сдерживал Пульку на поворотах, потом расслаблял вожжи, и морозный утренний воздух снова бил в лицо.

— Глядишь, товарищ полковник, так мы и доедем втроём до конца войны, — весело сказал Егорыч, взглянув на Растокина.

Командир бригады кивнул головой, но ничего не ответил, вспомнив сорок первый год и день, когда Егорыч опытным глазом отобрал в тылах бригады суетливую лошадь и дал ей кличку Пулька.

— Что же ты, Егорыч, рассказывай, как на горизонте? — спросил немного погодя Растокин.

— Чисто, товарищ полковник. По ночам только тревожат…

— Кто?

— Да клопы появились, нечистая сила, и какие-то рыжие, видать германские…

— Смотрю я на тебя, Егорыч, и думаю, как ты изменился. Помнишь, в сорок первом снаряд во-он где разорвётся, а ты уже за валуны прячешься.