Прощайте, паруса - [5]

Когда расходились по домам, Дорофей спросил председателя: - Чего молчишь? Расстроился? - Думаю. Наважников-то на Канин надо отправлять! Кого пошлем капитаном? Опять же Котцова? - Пусть ведет судно. Митенев зря на него наседал. Мы с Андреем, бывало, до Югорского Шара ходили, он морем испытан. Было темно, и накрапывал мелкий холодный дождик. Ноги скользили на мокрой тропке. Дорофей тронул председателя за локоть. - Родион чего-то такое говорил на бюро, что я его не очень и понял... - Ему не хотелось, чтобы мне выговор дали, вот и ухватился за коллективную ответственность. Ты тоже пытался меня выгораживать. А зачем?

3

С рейсом на Канин в этом году припозднились. Прежде бригады отправлялись ловить навагу в конце сентября. Задержка вышла из-за болезни рыбмастера, который вот уже пятый год ходил старшим на стан колхоза в устье Чижи и был там, как говорится, и царь и бог на целых три месяца. Путь "Боевику" предстоял нелегкий: осенние туманы, непогоды, ветры, - все это надо было преодолеть, забросить людей, продукты, снасти и до ледостава вернуться домой. Внутренних помещений на судне почти не было, только машинное отделение да носовой кубрик на пять коек. Рыбакам приходилось ехать наверху, спасаясь от дождя и стужи под брезентом. У причала Панькин напутствовал Котцова: - Гляди, чтобы людей не смыло с палубы! - Да ладно, не впервой, - суховато отозвался капитан. - Не беспокойся. Панькин стал прощаться с рыбаками. Чуть подольше других подержал в своей ладони теплую и мягкую руку Феклы Зюзиной. Она стояла возле люка в машинное отделение и с какой-то отрешенной задумчивостью глядела на реку, не замечая людей, толпившихся на палубе, не слыша голосов и предотвальной суеты. На ней был ватный костюм, на голове серый в темную крупную клетку полушалок. Карие глаза затаенно грустны. В уголках рта и на лбу резкие морщинки. Губы, прежде алые, сочные, теперь были бледны, почти бескровны. "Стареет Феня", - подумал Панькин с сожалением. - Фекла Осиповна, - обратился он к ней, - я тебя прошу как члена правления, если случится задержка с отправкой рыбы, дай знать. Фекла сдержанно кивнула. - Счастливо оставаться, Тихон Сафоныч. Панькин выпустил ее руку и добавил: - Пожалеть бы тебя пора, приберечь... Хватит по тоням скитаться. Присмотрю-ка я тебе постоянную работу в селе. Фекла глянула на него вприщур, глаза потеплели, появился в них прежний задорный блеск. - Чего так? Неужто старею? С чего жалость ко мне появилась? - И вдруг сразу потемнела лицом, опустила взгляд. - Да, старею. И пора мне в самом деле спокойную должность на берегу дать. - Дадим, - Панькин глянул на нее снизу вверх, - она была выше председателя почти на голову. - Последний раз едешь на Канин. - Ну-ну, поглядим, - Фекла недоверчиво усмехнулась. Панькин, невысокий, ссутуленный, в набухшем от дождя суконном полупальтеце, осторожно сошел на пристань по скользкому трапу, помахал оттуда рукой. "Боевик" прогудел сипловато и коротко. Отдали швартовы, из люка высунулся Офоня Патокин с маленьким, точно кулачок, невероятно морщинистым лицом. В одной руке - промасленная ветошь, в другой папироса. Помахал ветошью: - Поехали-и-и! Андрей Котцов, ладный, крепкий, в кожаной куртке в обтяжку, высунулся в дверь рубки. - Малый вперед! - Есть, малый вперед! - Офоня исчез, будто провалился в железное нутро судна. Котцов встал у небольшого, окованного красной медью штурвала. "Боевик" отделился от шаткой дощатой пристани и пошел в устье. Двигатель стал работать на средних оборотах, на стук шатунов и поршней корпус отзывался гулким стоном. Фекла прошла в корму, постояла там, провожая взглядом удаляющееся село. Все меньше и приземистей становились сараи-склады, за ними - россыпь избенок на берегу, телефонные столбы, белые наличники окон магазина, антенна на крыше правления, мокрый от дождя темнобурый флаг над сельсоветом. За кормой грязно-желтые лохматые волны пытались догнать судно. Река была по-осеннему холодна и неласкова. И неласковым было небо за сеткой мелкого назойливого дождя. Он непрерывно сыпался из низеньких, быстро бегущих облаков, напоминающих клубы банного пара. Впереди три месяца жизни в тесной избенке с нарами в два ряда, ежедневная изматывающая работа на льду у рюж, морозы и оттепели, сырость и простуда. Там, на канинском берегу, пустынном и голом, - обычная рыбстановская жизнь. Фекла к ней готовилась уже теперь, в пути, настраивая себя на все трудности и тяготы. Она наперед знала свою судьбу: пока здорова и сильна, ей предстоит работать в колхозе, ловить семгу и навагу, чинить и вязать сети, летом косить сено, а как состарится - быть в хозяйстве "на подхвате", пристроиться уборщицей в рыбкоопе или в школе, а то и нянькой у чужих детей в садике. Все просто и ясно. Она не знала, что имел в виду Панькин, обещая ей новую работу, но догадывалась, что она не будет необычной и сложной. Ведь моряков, которые начнут сдавать, всегда списывают на берег... Она постояла, погрустила и вернулась к рыбакам, которые сидели на мешках и ящиках, укрываясь от мороси брезентом. Села на туго набитый мешок с рюжами, натянула на голову край парусины и услышала, как по ней дробно сеется дождь.