Прощай, Рузовка! - [14]

Женька в бытность помкомвзвода дважды спас меня от серьезных неприятностей. Шёл второй семестр четвертого курса. Апрель, капель, белые ночи. Нас недавно перевели на положение слушателей, мы обрели свободу, право жить дома или на съёмной квартире, могли в неслужебное время носить гражданскую одежду и получали солидную по тем временам стипендию. Вот в такой весенний день ехали мы учебной группой в троллейбусе в больницу имени 25 октября. Последним в троллейбус ввалился Гайдамович. При этом он так толкнул меня, что едва не сбил с ног. Бывший сержант весил килограммов восемьдесят, был жилист и силен. Я едва сдержался.

— Гайдамович, извинись. Из-за тебя я девушке на ногу наступил. Нехорошо.

— Да пошёл ты…

Ссориться в троллейбусе, на публике, да ещё в форме — глупо. Потому уже в аудитории, когда мы натянули белые халаты, я подошёл к обидчику и спокойно сказал:

— Повторяю, извинись за грубость, если ты порядочный человек.

Глаза у бывшего сержанта стали белыми:

— Давай в коридор, там и погуторим, сопляк.

Когда мы вышли, он без предупреждения попытался ударить меня ногой в пах — рефлекс сработал мгновенно: я коротко и сухо ударил левым боковым, целясь в подбородок, но угодил в огромный нос. Нос лег на левую щеку. Ничего подобного в своей практике я не видел, у меня опустились руки. К нам бежали ребята, за ними шёл преподаватель. Гайдамовича сразу взяли на операционный стол. Подошёл Розов, хмуро сказал:

— Я свидетель, он оскорбил тебя и первым ударил. Ты защищался. Есть осложняющие факторы: вы оба в белых халатах, и дело происходит в лечебном учреждении. За драку можно вылететь из академии.

Событие всколыхнуло курс. Гайдамовича ненавидели и курсанты, и офицеры — тот каждому хоть раз да нахамил. Комсомольское собрание с повесткой «Драка в белых халатах» превратилось в разбираловку опального бывшего сержанта. Начальство, уловив общее настроение, спустило дело на тормозах. Влепили нам по строгачу без занесения, на том и разошлись.

Второй раз дело обстояло куда хуже. Пятый курс, первый семестр, сидим в секретной библиотеке безвылазно, изучаем организацию и тактику медицинской службы в мирное и военное время — один из важнейших предметов. Я настолько ошалел, что по рассеянности сунул секретную тетрадь в портфель, отпросился у Розова и махнул домой. Я готовил ужин, ожидая Шуру Орлова, когда в дверь позвонили, и на пороге возник Розов, бледный от волнения.

— Где твоя секретная тетрадь?

— Я же сдал её…

— Посмотри.

Я открыл портфель и обмер: среди учебников лежала тетрадь с грифом «секретно».

— Что же делать? — Я покрылся холодной испариной.

— Впредь быть внимательнее. Да и я виноват — не проверил. Хорошо, что ты живёшь близко.

Надвигался шестидесятый год, времена суровые, шпиономания. Самое меньшее, что меня ожидало, — исключение из академии.

Женька держал наши тетради в опечатанном чемодане и при необходимости выдавал их нам. Секретчице он сказал, что сдаёт чемодан временно, вернётся через час и продолжит занятия. Он рисковал, рисковал сознательно, чтобы выручить товарища.

Женьки уже нет. Верить в это не хочется…

Слава Малькович никогда не ходил в лидерах. Скромный паренёк из белорусской глубинки, неграмотная мать, пятеро детей, война, оккупация, землянки, мороженая бульба. Как можно получить серебряную медаль, таскаясь в школу за несколько километров через ухабы и болотины? Среди ребят белорусов, а их было на курсе немало, Малькович выделялся тем, что говорил по-русски чисто, без акцента, даже несколько старомодно, словно закончил не сельскую школу, а петербургскую гимназию или какой-нибудь привилегированный лицей.

Коллеги поражались диагностическому дару Мальковича, — этот дар не приобретается с опытом, с ним нужно родиться. У нас яркий курс, среди выпускников есть крупные организаторы военной медицины, профессора, членкоры различных академий, два писателя, профессиональный эстрадный фокусник и даже цирковой врач. А вот лечащих врачей — раз, два и обчелся. И среди них Вячеслав Константинович Малькович.

Тянулись вялые, отдающие болотной тиной брежневские годы. Однажды Слава с горечью рассказал мне, что в его отделение положили одну из удочерённых внучек министра обороны, здоровенную халду, алкоголичку, не помню уж, были ли у неё какие-нибудь эндокринные расстройства или родственники решили просто упрятать её в госпиталь. Явилась она вместе с бурым медведем на цепи и рослым порученцем для причудливых утех. В её палату боялись заходить сёстры и санитарки: медведь рычал, а пьяная пациентка швырялась в персонал посудой. Славе как-то удавалось с ней ладить, но чего это ему стоило! Кончилось пожаром, — мадам предпочитала гасить сигареты об обивку дивана.

Мальковича порой включали в экипаж чёрного реанимобиля, постоянно следовавшего за одряхлевшим генсеком. От Славы я впервые услышал историю о любимом егере Брежнева. Перескажу ее по памяти.

Генсек, удачно отстрелявшись по кабанам в Завидово, взбодрился коньячком и потребовал к себе егеря, организовавшего загон. Явился ладный тверской мужичок, простодушный, с доверчивыми глазами. Лесной человек, дитя природы. Брежнев усадил его за стол, сам налил стопарь и спросил: