Прощай, принцесса - [26]

— Ну, тюремные правила могут быть достаточно гибкими. На самом деле все зависит от начальника тюрьмы или старшего надзирателя. Официально каждый заключенный имеет право на один личный звонок в неделю и один — своему адвокату.

— Да, это, должно быть, справедливо. Знаешь, когда он говорил о тебе, а это случалось довольно часто, он рассказывал, что именно ты ввел его в тот мир, который его так притягивал и завораживал, я имею в виду самое дно, жизнь отбросов общества и всякое такое… Если мне не изменяет память, как-то раз я слышала, что он познакомился — вернее, ты их познакомил — с типом, которого звали Рекуэро или что-то вроде того, который долгие годы провел за решеткой и знал тюремный мир как свои пять пальцев.

— Не Рекуэро, а Рекальде — это был баск по имени Рекальде. Его на пятнадцать лет упрятали в тюрьму за разные преступления. Твой муж попросил меня, чтобы я показал ему кого-нибудь, кто многие годы просидел за решеткой, и я сразу подумал о Рекальде. Я познакомил их, и они, по всей видимости, довольно много времени проводили вместе. Рекальде погиб пару лет назад в автокатастрофе. Он был моим другом.

— Да, он и с моим мужем подружился. В те времена Хуан аж весь светился изнутри от посетившего его вдохновения, он делал много заметок и записывал на магнитофон рассказы этого баска. Он говорил мне про тюремный жаргон, который усердно изучал.

— Это называется говорить «на фене».

— Этот язык так называется?

— Да, так говорят в тюрьме. Это смесь многих жаргонов. Но тамошний стиль речи постоянно меняется, в общем-то, как и все в нашей жизни. Скажем, еще вчера я не знал, что твой муж сидит за решеткой и что его обвинили в страшном преступлении. Я уезжал на месяц, и до меня эта новость не дошла.

— Теперь ты в курсе, Тони.

— Он был моим другом.

— Был?

Похоже, она сообразила, что халат слишком откровенно обтягивает соски, потому что запахнула полы и скрестила руки на груди. Она смотрела мне прямо в глаза. Да уж, эту девочку нельзя назвать скромницей.

— Разумеется, он им и остается, Лола.

— Я так и думала. Слушай, я в это время обычно пью джин-тоник. Составишь мне компанию?

— Отличная идея.

— Выжать тебе половинку лимона?

— Да, конечно.

— Хм, а муж и в самом деле не врал, когда рассказывал о тебе. В его романах ты любишь именно такой коктейль. Какой джин ты предпочитаешь?

Я пропустил первые слова мимо ушей и ответил на вопрос:

— Любой из сухих.

Лола показала мне на одну из дверей:

— Это его кабинет. Можешь подождать меня там, если хочешь. Чувствуй себя как дома, Тони.

Я открыл дверь и шагнул через порог. Да, кабинет Дельфоро впечатлял. Это было помещение, сравнимое по размерам с его квартиркой на улице Эспартерос, плюс я заметил целых два балкона. Практически все пространство вдоль стен занимали стеллажи, плотно уставленные книгами самых разнообразных цветов и размеров. А там, где не было книг, как и в коридоре, висели картины и еще множество фотографий в рамках, простенки же украшали черные маски, фигурки из дерева и фарфора, кинжалы и ножи и разные экзотические вещи, напоминающие о многочисленных путешествиях хозяина в отдаленные уголки нашей планеты. Рядом с дверью стоял старинный застекленный шкаф из полированного дерева, в котором были выставлены латунные игрушки, сделанные полвека назад: пожарные машины, мотоциклы, легковушки… Некоторые из машинок показались мне знакомыми. Насколько я мог вспомнить, именно такими я играл в детстве.

Огромный деревянный письменный стол Дельфоро был тоже старинным и выглядел весьма внушительно. Он весь был завален бумагами и письменными принадлежностями. На небольшом приставном столике я увидел монитор компьютера. Перед одним из стеллажей стоял еще один стол — узкий и длинный, на нем в образцовом порядке лежали бумаги.

Я ступил на мягкий ковер и направился к центру комнаты, где вокруг маленького круглого столика были расставлены четыре кресла. Я занял одно из них. На столике, рядом с серебряной пепельницей, лежала классическая зажигалка Zippo. Я достал пачку «Дукадос» и закурил. Мне всегда нравились зажигалки Zippo, но я не стал бы носить такую с собой, так как она порядочно весит и оттягивает карман.

Выпуская струйки дыма в потолок, я опять и опять размышлял о Дельфоро. Он ведь никогда не упоминал, что женат. Почему он упорно замалчивал этот факт?

Не подлежит никакому сомнению, что он водил меня за нос. «Я пишу о жизни бедноты, Тони, — говорил он часто, — о тех, кого не удостаивают вниманием в литературе, о тех, чей удел — всегда быть только статистами». Это была одна из его коронных фраз. Но я помню и другие: «Для меня литература — это не просто игра слов, это способ познания человеческой природы и мира. В наше время, когда журналистика беспардонно врет, равно как и история, литература должна противостоять им, чтобы не дать воцариться какой-то одной, общей, точке зрения. Это именно то, чего я пытаюсь добиться».

Но такое стремление к правде… разве могло оно опираться на ложь и притворство? Я не знаю ответа на этот вопрос, но приходится признать, что тот Дельфоро, с которым мы были дружны, мне нравился. Он держался скромно, никогда не выпендривался ни передо мной, ни перед теми людьми, с которыми я его знакомил, — преступниками, мошенниками, карточными шулерами, шлюхами и сутенерами. Хуан быстро становился своим среди них и расплачивался за выпивку, не позволяя себе даже намека на то, что он в чем-то выше их. Я никогда не видел в его поведении той бесцеремонности, которая так типична для журналистов и писателей, что вечно болтались в комиссариате в мои времена, вынюхивая подробности очередного преступления.