Прощай, мой ангел - [3]

Врать смысла не имело, и я сказал:

– Я из Верхнего Города.

– За чем вы пришли?

Я уже открыл, было, рот, чтобы сказать, что это не его дело, но тут священник мягко добавил:

– За утешением?

Я подумал.

– Не знаю. Пожалуй, что и так. Я... как бы это сказать... не вижу смысла.

– От вас ничего не требуется, – мягко сказал священник, – просто – поверить.

Я покачал головой.

– В том-то и беда, отец... я ведь не религиозен. Я ведь естественник. Там, где вы видите волю Божию, я вижу лишь... необходимость. Или хуже того – случайность.

– То, что мы называем случайностью, – сказал священник, – на деле может оказаться частью Божьего промысла.

И ведь этот проклятый твердолобый атеизм мажоров мне претит. Почему же я сопротивляюсь возможности поверить? Просто потому, что я знаю – как это на самом деле было? Но ведь нет никакого «на самом деле»...

– Тут, – сказал я, – я с вами согласен. Вполне. Не в этом дело... Церковь не признает за грандами первородного греха, верно, отец?

Священник поднял на меня прозрачные глаза.

– Грандам, – сказал он твердо, – первородный грех неведом ни в каком виде. Но и на них есть свой грех – иначе они бы не были изгнаны из рая... позже, чем люди. Но изгнаны.

– С чего бы? – сухо спросил я.

– Гордыня... – коротко ответил священник. – Когда гранды остались любимыми детьми Господа, они возгордились. Мы лучше людей – вот так сказали они. Мы почти равны самому Господу, а уж ангелам его – и подавно. Ибо мы и есть они... И мощь их была велика, и разгневался Господь, и низверг их на землю, и покарал всемирным потопом. Тогда уцелел лишь один из них – единственный, кто не был настолько горд, чтобы не поверить человеку. Ною. И взойти в ковчег. С тех пор гранды и люди – братья, и гранды пекутся о людях, как старшие братья – о младших.

– Это звучит довольно странно, – заметил я, – если учесть, что нынче мажоры не очень-то поощряют религию...

– Не надо путать теологию с текущей политикой, друг мой, – заметил священник, – тем более что в Государственном Совете немало и людей.

– Да, – сухо сказал я, – двадцать пять процентов. Соответственно квоте.

– А сколько бы вы хотели? – поинтересовался священник. – Пятьдесят? Или сто?

Тут только я сообразил, что батюшка вполне может быть человеком государственным – ходили слухи, что ты просто не можешь получить приход, если не ладишь с властями. Вода камень точит – святой отец донесет, выплывет на свет Божий Наше с Кимом общее дело, то да се... тогда мне будет одна дорога – прямиком в Нижний Город, считать палочку Коха в отстойниках. Валька меня убьет.

Я сменил тему.

– Где тут станция очистки, отец, не знаете?

– А у доков, – ответил священник. – Выйдете на Андреевский спуск, до конца, а там вниз и направо. Только сейчас там никого нет, наверное...

– Да мне только спросить. Дежурный-то наверняка есть.

Я поблагодарил и направился к выходу. Какая-то женщина чуть не столкнулась со мной в дверях – в смутном пламени свечей ее фигура казалась нереальной, словно сошедшей с настенной росписи... Задев меня горячим плечом, она прошла в глубь церкви, и я, обернувшись, успел увидеть, как она торопливо опустилась на колени у алтаря...

За то время, что я был в церкви, снаружи кое-что изменилось – Подол, одно слово... В скверике раздавались возбужденные голоса – кто-то явно кого-то бил. Я уже хотел было обойти свалку стороной, – подростки со своим территориальным инстинктом хуже разъяренных павианов – вечно лупят кого-то, кто забрел не на свою территорию, или борются за переделы границ участка, но потом сообразил, что бьют-то мажора.

Обычно у них хватает ума сюда не забредать – разве что с официальными визитами, при охране и телевизионщиках/ Мажор отбивался как мог, но, во-первых, противники превосходили его числом, во-вторых, ему мешали крылья. Крылья у них рудиментарные – с места поднять не могут, только поддерживают в воздухе, но сейчас инстинкт взял верх над здравым смыслом – мажор яростно хлопал своими придатками, точно перепуганная птица, но только подпрыгивал на месте.

Какой-то малый отошел в сторону и поднял с земли обрезок железной трубы – я понял, что дело зашло далеко, и преградил ему путь.

– Ты чего, мужик? – спросил парень почти дружелюбно. – Давай, вали отсюда.

– Оставьте его, ребята, – сказал я, стараясь говорить как можно более нейтральным тоном, – хлопот ведь не оберешься.

– Ты что, их шестерка, да? – Парень распознал во мне чужака, и голос его стал жестче. – Сверху, что ли, свалился?

Он замахнулся обрезком трубы – я еле успел уклониться.

– Бей его, ребята! – крикнул он. – Тут еще один!

Четыре бледных пятна обернулись в мою сторону, мажор воспользовался моментом и вырвался из живого кольца. По-прежнему отчаянно хлопая крыльями, он отбежал в сторону, споткнулся о какую-то колдобину и упал, но, падая, извлек из-за пазухи медальон, висевший на длинном шнуре. Уже когда он поднес его к губам, я сообразил, что это самый заурядный милицейский свисток. Раздалась душераздирающая трель, подростки на миг застыли, потом, сориентировавшись, вновь бросились к своей жертве, и в этот момент внизу на спуске на звук свистка откликнулась сирена патрульной машины.