Прощай, мой ангел - [4]

– Бежим, – крикнул кто-то, у кого реакция была получше, и стая вмиг прыснула в разные стороны.

Я помог мажору подняться с земли.

– Спасибо, – приглушенно ответил тот.

По их меркам он был совсем молод – крылья еще не успели приобрести характерный сизый отлив. Церемониться с сумасбродным юнцом было нечего, и я сказал:

– Какого черта ты тут делаешь? Жизнь надоела?

– Это, – сокрушенно ответил мажор, утирая разбитую губу, – недоразумение. Я им ничего не сделал. Просто шел по улице.

– Ты уже достаточно взрослый, чтобы понимать, что вашему брату сюда и днем заходить опасно.

Патрульный автомобиль приближался – он никак не мог развернуться на узких улочках и остановился метрах в двухстах; патрульные высыпали из машины и живописно окружили нас – точь-в-точь как в последнем эпизоде последнего сериала: колени согнуты, оружие наизготове, стволы обращены в нашу сторону. Вернее, в мою.

– Подними руки и отойди на пять шагов, – скомандовал старший.

Я спорить не стал – заложил руки за голову и сделал шаг в сторону.

– Обыщи его, Митяй, – велел сержант.

Только тут мажор вмешался – до сих пор он, видимо, занимался тем, что приходил в себя. Они все немножко заторможенные – с нашей точки зрения.

– Оставьте его, это со мной, – поспешно сказал он.

Волшебная фраза.

– Тогда какого черта? – недовольно рявкнул старший.

Я решил, что пора бы уже и мне замолвить за себя словечко.

– Была уличная драка, – пояснил я, – на нас напали.

– Подростки, – пояснил сержанту Митяй, – я видел, как один бежал... Это местная банда – как-то так они себя называют, «Белые акулы», что ли. Это они после матча... возбуждены немножко... Киев-то Москве продул.

– Так матч неделю назад был, – заметил сержант.

– Вот я и говорю, – согласился Митяй. – Давайте-ка, уважаемые, мы вас подбросим наверх – от греха подальше.

Это было разумное предложение, и я уже открыл рот, чтобы согласиться, но мой напарник неожиданно произнес:

– Спасибо, мы сами...

Я закрыл рот.

– Ну, – сухо сказал сержант, – как хотите...

В его тоне явственно читалась неприязнь – он и сам, должно быть, терпеть не мог мажоров, – особенно тех, которые суются куда не следует, а потом отвлекают честных людей от их прямых обязанностей.

Он забрался в автомобиль и хлопнул дверью.

Я сказал:

– Ну и глупо.

– Мне тут надо... – сказал мажор неуверенно, – зайти в одно место.

– Вы выбрали неудачное время, – заметил я. Место он тоже явно выбрал неудачное, но этого я говорить не стал.

– Я же на такси подъехал, – тоскливо сказал мажор. – За углом остановил... подумал, неудобно. Кто ж знал, что обезьянки...

Я сухо сказал:

– Тебе, похоже, мало врезали.

– Ох, – виновато ответил он, – простите. Я не хотел. Так вырвалось.

– Ясно, – ответил я, – я понял.

– Нет... я, правда... меня зовут Себастиан...

Я подумал...

– Ладно, – сказал я, – проехали. Пьер-Олесь Воропаев, сотрудник Технологического центра.

– Так вы тоже? – обрадовался он.

Я спросил:

– Что – тоже?

Тут уж он явно растерялся. Потом пояснил:

– Я думал, вы в «Човен» идете. Вон в ту галерею.

Я вспомнил, что проходил мимо – дверь под нависающим козырьком, стенка размалевана причудливыми узорами... Галерея находилась за углом, но даже отсюда было видно, что одинокое окошко все еще отбрасывает на булыжник мостовой пятно теплого света.

– Чего мне там делать?

– Наверное, ничего, – вздохнул мажор. – Тогда... не проводите меня? В порядке одолжения?

Ребятишки вполне могли разбежаться не очень далеко, подумалось мне.

Я вздохнул.

– Ладно. Только учти, если там есть телефон, ты вызовешь такси. При мне. К подъезду.

Он покорно ответил:

– Договорились.

Двери в галерею были заперты, но сверху свисал шнурок – видимо, от эдакого богемного колокольчика. Я подергал, и, действительно, где-то в глубине двухэтажного домика раздался мелодичный звон. Я прислонился к сыроватой штукатурке, с которой на меня таращились совершенно нечеловеческие рожи, и стал ждать. Мажор тоже топтался на крыльце, стараясь держаться от меня на расстоянии. Брезгует... И какого черта они все время лезут в наши дела, если испытывают к нам почти непреодолимое физическое отвращение, – вот что интересно... Тут он увидел, что я за ним наблюдаю, и слегка придвинулся – видно, неловко стало. Вид у него при этом был несколько напряженный. Господи, подумал я, мало мне Кима с его котом, так еще и этот на мою голову...

Себастиан ни с того ни с сего сказал:

– А я брал уроки живописи. У Горбунова.

Я так и подумал, что малый с претензией. Но из вежливости спросил:

– И как?

– Он сказал, у меня верный глаз, – уныло ответил Себастиан.

– И твердая рука?

Он вздохнул.

– Да, он так и сказал.

В последнее время их молодежь просто помешалась на этой чертовой политкорректности – знай, твердят то «вы ничем не хуже нас», то «мы ничем не хуже вас» и рвутся в области, к которым у них сроду никаких способностей не было – вроде той же живописи. Видел я такую мазню – похоже на заключенную в рамочку иллюстрацию из учебника по начертательной геометрии.

В коридоре раздались шаги.

Себастиан сказал:

– Колер мне не дается.

Даже это, подумал я, не причина, чтобы по темноте посещать галерею в Нижнем Городе. Может, он за дурью сюда таскается? А вся эта живопись так, для отвода глаз? Да нет, не похоже... Парень, вроде, приличный...