Прощай и будь любима - [11]

В ответ он возьми и скажи:

– А что? Я согласен.

Снова раздался серебристый смех, она обернулась, ища кого-то глазами. Филя понял: того венгра, Йозефа. Задетый этим, остановился посреди танца и покинул Лялю.

Забившись в угол, еще некоторое время смотрел на зал. Кто это так шикарно танцует? Идет по широкому кругу. С кем? Да с его собственной сестрой – Сашка! И как танцуют! Филипп надулся и двинулся к выходу. Выходя, он чувствовал, как за спиной плавает зал, людный зал качался под звуки «Амурских волн», а в глубине его существа что-то тоскливо сжималось. Вот и действовал он по своей воле, никого не слушал, но – почему такое дурное настроение?..

А сестра его тем временем продолжала кружиться и не переставала по-дурацки улыбаться: никогда Филипп не видел ее такой.

Казалось, это круженье не прекращалось и тогда, когда Тина с Сашей возвращались домой. Шагали по Садовому кольцу. Он шутил, читал стихи, раскланиваясь и взмахивая руками. Она как бы витала над землей, а может быть, плавала в синей воде сновидений. И все было опять как тогда, на лестнице, и она уже забыла, что потом его снова видела с Юлей…

В подъезде дома на Басманной у почтового ящика остановились. Он держал ее руки, глядел на ее губы и вдруг медленно приблизил свое лицо к ее лицу. Но тут – и почему с ней такое всегда случается! – уперся в почтовый ящик, и под ноги упал конверт. Поднеся его к глазам, Саша насмешливо заметил:

– Это вам, дорогая… товарищ Левашова. Да, да… и опять от всесоюзного старосты Калинина. Пожалуйте, мадемуазель, вручаю! Только что бы все это значило? – последние слова он крикнул, уже взбежав на несколько ступенек. – Пока!

– Пока, – прошептала она упавшим голосом.

2

Почти месяц Валентина не встречала Сашу ни в академии, ни дома, а он не искал ее. Зато опять пришло письмо из Калинина.

«Дорогая Валя, вы пишете, что наши взгляды разнятся, не похожи, однако я с вами не соглашаюсь. Просто дело в том, что я старше вас… Я кое-что узнал от своего дяди, который не верил, что в России можно построить коммунизм, потому я давно выбросил розовые очки, вы же их носите, и, надо сказать, они вам очень идут. Так что носите на здоровье!.. Вы холодны, умны. Зато я со свойственной мне страстью (как уверяете вы) сейчас увлекся Древним Египтом. Будущий конструктор, механизатор – и Египет? – удивитесь вы. Что делать? Мир, жизнь – сплошная загадка, как и Египет… Условия моей жизни, Валечка, были таковы, что я не расходовал все хорошее, а накапливал внутри, чтобы отдать одному-единственному человеку. Вам не нравится мое объяснение? Оно пугает вас, я знаю. Но что делать? Такой мой „ндрав“. Если приходит ко мне чувство, то я весь в его власти. С вашей стороны, милая идеалистка, конечно, все иначе. И все же… Смотрите в себя, в меня, я ни на чем не настаиваю, не тороплю, но надежды не теряю…

Я жалею, что кончились наши сидения в поликлинике, – с каким бы удовольствием я получил ранение, чтобы опять вернуться туда! И все же, скажите: когда и где мы увидимся? Прикажите! У вас дома, в театре, в консерватории? Жду!»

…Они встретились у консерваторских колонн, перед концертом Гилельса. Было прохладно – стоял сентябрь, но Виктор явился в легкой куртке, скомбинированной из двух тканей, в заношенных брюках. Однако слушал музыку Брамса как загипнотизированный, пожирая глазами Гилельса, его сутулую фигуру, рыжую копну волос, могучие плечи. Из-под толстых пальцев пианиста вырывались мощные, страстные звуки.

Потом долго молчал, пораженный – видимо, это было первое его посещение консерватории. А Валя рассказывала о Николае Рубинштейне и Чайковском, их дружбе-вражде, считала, что консерватории неправильно дано имя Чайковского – ведь создавал-то ее Рубинштейн.

На обратном пути этот дуралей Виктор опять заговорил о любви.

– Знаете, кто была первая женщина, которую я полюбил? Музыкантша, и на пятнадцать лет старше меня! У нее была чудная серебристая седина и… такая же умная головка, как у вас. А что вы скажете о первой любви?

– Я? – смутилась Валя. – По-моему, первая любовь должна быть единственной.

Он рассмеялся:

– Вы идеалистка! Во всем.

– Что тут плохого?

– Ничего, ничего! Вы просто ангел, которого я недостоин.

Снова вспомнил Азию и перешел на «ты»:

– Представь себе: там все кишит микробами, инфекциями, а спасаются азиаты перцем и луком! Черные мухи стаями, облаками вьются у шашлычных! Лезут в глаза, в нос. Однажды они так меня довели, что я крикнул: «Господи, возьми мою жизнь – только избавь всех от мух!».

Валя от души расхохоталась, подумав: «Смешной и ненормальный? А все же любопытный тип мне попался», и заметила:

– Да вы какой-то Дон Кихот!.. А с кем вы там живете, в Калинине?

Вместо того чтобы просто ответить, он начал какое-то полусказочное повествование:

– Представь себе воронью слободку. Избушка на курьих ножках, и в ней обитают… Баба-Яга, Кощей Бессмертный и девица-некрасавица. Представила? Теперь прислушайся, какие там звуки… Прислушалась? Стук, скрежет, визг и ор, причем кто кого перекричит. Вот такая семейка. Нет, не у меня, конечно, я снимаю комнату в этом сумасшедшем доме. Я бы сбежал оттуда, но – интересно иметь дело с Кощеем Бессмертным… Это такой изобретатель! – у него есть чему поучиться. А мне с конструкторскими мозгами только это и нужно. Он что-то колдует, что-то с чем-то смешивает – склянки, банки, весы, безмены, пробирки… Изобретает какой-то эликсир жизни, но из чего – не говорит.