Прощай, Грушовка! - [32]

Мы с Нелей выходим первыми. Месим ногами мокрый снег.

— Рада была увидеть тебя, — говорит Неля. — Только ты никому не рассказывай, кто тут был. И приходи ко мне.

Дома, когда укладывались спать, я спросила у Вити, зачем Толик разводил огонь под чугуном, когда пришли немцы, а как только ушли, сразу потушил.

— Заметила?

— Заметила.

— Это чтобы они в печь не полезли. Там был спрятан приемник. А собирались мы не на гулянку… И тебе не нужно было приходить.

— А Женя — это Шабловский? — спросила я, уже лежа в постели.

Витя не ответил. Конечно, Шабловский, решила я, Витя говорил с ним про какие-то буксы и про стрелки. Если в буксы засыпать песок, тогда паровоз надолго выходил из строя. Женя Шабловский работает стрелочником на товарной станции.

Но почему Неля жила в деревне? Почему она не хочет говорить об этом? «Лучше не спрашивай», — вспомнила я. И белобрысый Петя Новиков тоже с ними. Не думала, что и он с ребятами дружит. Ни разу к нам не заходил. Да и на улице проходит мимо Вити, будто не знает его. Может, это конспирация? «Конечно, все они конспираторы», — засыпая, решила я,

5

В ночь на второе мая наши бомбили Минск. Проснулась я от взрывов. Дом сотрясался, звенели стекла. Рвались бомбы, хлопали зенитки. Я поняла: бомбят наши. Зачем фрицам бомбить город, если они в нем хозяйничают?

Витя открыл окно.

— Чтобы стекла не вылетели, — объяснил он маме.

По небу сновали лучи прожекторов. И когда один высвечивал самолет своим белым длинным лучом, тут же подключались другие прожекторы. Самолетик, светлый маленький крестик в небе, был мишенью, куда неслись снаряды. Самолет падал вниз. У меня обрывалось сердце, я думала: все, погиб. Но белые ленты прожекторов начинали снова метаться по небу в поисках самолета. Снова земля вздрагивала от взрывов. Витя смеялся:

— Не поймаете. Все равно уйдет! Сделает, что нужно, и уйдет.

Мне казалось, сотрясается весь город. А Витя радостно шептал:

— Вокзал бомбят. Там столько эшелонов скопилось! А вот уже бомбят электростанцию. Правильно, молодцы! Теперь поворачивайте на завод, туда паровозы пригнали на ремонт. Ну, Славка, блесни фонариком. Ну, еще, еще…

Я вспомнила, как бомбили поселок в самом начале войны. Тогда мне было страшно. Теперь я слышала, как воют бомбы, падая вниз, и радовалась. Вдруг в черном небе полыхнул столб огня.

— Попали! — даже подскочил Витька. — Прямо в завод! Так вам и надо! Это вам за Женю.

— Почему за Женю? — спросила я.

Витя не ответил. Гул нарастал, приближался. Хотелось бежать куда глаза глядят. Лечь на землю, втиснуться в нее.

Низко-низко над крышами домов пролетел самолет. Взрыва не было. Только издалека доносился его рокот. Значит, проскочил. Значит, уцелел. Зенитки стреляли реже. Не гудели самолеты в небе. Внезапно наступила мертвая тишина. Стало как-то не по себе, жутко. Витя долго смотрел в ту сторону, куда полетел наш самолет.

— А что с Женей Шабловским? — спросила я шепотом.

Витя ответил не сразу. Наверное, думал, сказать мне или не говорить. Потом сказал:

— Арестовали. И тут же увезли в Германию. Мы не успели ничего для него сделать. Только… отомстили сегодня.

— Как вы отомстили? — не поняла я.

Витя ничего не ответил. Потом вздохнул и, укладываясь в кровать, тихо сказал:

— Нужно мстить еще, еще сильней.

Я сажусь на краешек его кровати.

— Витя, — говорю я, соображая, что бы такое придумать, — давай взорвем полицию и Антона Соловьева вместе со всеми.

Витя положил руку на мое плечо:

— Не беспокойся, что-нибудь придумаем.

— Знаю я вас. Все без меня придумаете и сделаете.

— Спи.

Но мне не спалось. Я представляла себе, как бросаю гранаты в полицию, как Антон падает передо мной на колени и просит пощады. А я беспощадно строчу из автомата.

Всю ночь из окна мы видели пламя. Горел завод вместе с паровозами, стоявшими на ремонте.

Утром на заборы наклеили приказ полиции более тщательно затемнять окна.

К нам зашел Антон Соловьев. Мне показалось вначале: хотел похвастаться своей новой полицейской формой. Он ходил по квартире, как черно-серое привидение: серые брюки, на черной куртке большие серые обшлага, ворот и карманы тоже серые. Спереди пряжка, на поясе граната. Он высматривал что-то, даже заглянул за шкаф, где стояла бабушкина кровать.

— К утру освободить одну комнату. — С минуту он подумал и показал пальцем на мою с Витей комнатку: — Освободить! Оккупационная власть конфискует.

— Как же мы все в одной поместимся? — заплакала мама. — В могиле и то места больше.

— Если еще хоть слово скажете, так совсем выгоню. Знаю я вас, бандитов.

Антон хлопнул дверью, по ступенькам застучали его новые, с железными подковами сапоги.

— Костылем бы его огреть как следует! — рассердился отец.

Мама только рукой махнула:

— Поможет твой костыль! Надо что-то придумать, где детям спать?

— Может, мне с бабулей лечь?

— А что? — отозвалась бабушка. — Если обе на бок ляжем, то поместимся. А если две табуретки приставить, так совсем хорошо будет. Правда, внучка?

— Конечно. Еще как здорово будет!

Мама вздохнула:

— Табуретки сюда не приставишь. На полу пусть ляжет Витя.

Утром Антон привел к нам женщину. Но женщина была не одна. Ее сопровождал фашист.