Прощай, цирк - [33]

— Простите, что уезжаю, оставляя вас одну, — это было единственное, что я мог сказать.

С трудом выталкивая слова, я не отрывал взгляда от ее миниатюрных ладоней, только что лежавших в моих руках. Она ничего не ответила. Лишь в уголках ее губ показалась легкая улыбка.

Девушка, развернувшись, направилась к дому. Я остался стоять под лагерстремией и наблюдать, как она заходит внутрь. Я простоял так довольно долго. Даже после того, как дверь закрылась, образ девушки продолжал жить у меня перед глазами.

Я сел на первый автобус, отправлявшийся в Сокчхо. Скорей всего, это был именно первый автобус, потому что внутри я увидел лишь пожилую супружескую пару и несколько молодых ребят, отправлявшихся за город спасаться от жары, остальные места были свободны. Я занял место под номером девять и, низко опустив спинку сиденья, попробовал уснуть. Но хоть я и не спал всю ночь, сон не приходил. Стоило мне закрыть глаза, как разнообразные картины начинали вспышками мелькать под опущенными веками. Они не исчезали, даже если я снова открывал глаза.

Мне казалось, что я проспал всего ничего, однако автобус уже проехал Каннын и теперь подъезжал к городу Янян. Мельком глянув на море, простиравшееся за окном автобуса, я опять смежил веки. Это море еще успеет наскучить мне в будущем. Мне предстоял путь длиной в тринадцать часов. Через русское село Зарубино, где я должен был запастись товарами для продажи, я направлялся в китайский город Хуньчунь. Это было все, что я знал. Впрочем, другого знать и не надо было.

Выйдя из автобуса, я отправился прямо в порт Сокчхо. Только увидев пришвартованный за пассажирским терминалом паром, я наконец осознал, что оставил свой дом.

Теперь я ехал в Китай. Но страха не было. Какие бы страшные бури мне не грозили, я все равно преодолею шестьсот километров морского пути и попаду в Китай. Поглаживая лежащий в кармане листок бумаги, переданный мне девушкой, я укрепился в принятом решении. Мы с ней разделили между собой, словно секрет, имя ее подруги.

Я смотрел на море, ширившееся за гаванью бесконечным простором. Высоко над морем плыло похожее на клочок ваты белое облако. Я увидел, как на самом его верху распускается белый цветок. По неизвестной причине цветок напоминал мне чье-то лицо.

6

В конце концов он ушел. Собирался уйти, даже не попрощавшись. Ускользнуть еще до рассвета, намеренно выбрав время, когда муж спал, и отправиться в далекий Китай. В то время как все остальные стремятся и не могут сбежать оттуда, он добровольно едет в эту беспокойную страну.

После того как умерла мать, мы с мужем жили лишь ожиданием возвращения его младшего брата. Ее смерть была слишком неожиданной. Я долгое время не могла прийти в себя, как если бы меня ударили дубовой битой прямо по голове. Я постоянно плакала. У меня было такое чувство, словно я потеряла единственного ребенка, словно у меня парализовало половину тела, моя душу болела, а сознание было как в тумане. Если бы от моих слез исчезла эта страшная пустота и вернулась мать, я бы охотно проплакала и сто дней. Однако я не могла позволить себе просто сидеть и рыдать. Теперь у меня был муж, который лежал рядом, устроив свою голову на моих коленях, напоминая мне ребенка с ослабленным иммунитетом. Если бы я не взяла себя в руки, то он, наверно, так и не смог бы оправиться от своего горя. Поэтому я собралась с силами и привела в порядок тело и душу, которые уже вынесли все страдания, какие могли вынести.

После летнего солнцестояния началась настоящая жара, и если приток клиентов в ресторане можно считать счастьем, то наше счастье пришло вместе с ней. Когда работаешь, легко не думать о плохом. Даже к мужу, который все еще временами принимал отрешенный вид, постепенно возвращались силы. На закате мы с ним садились под лагерстремией и наблюдали, как заходит солнце. Чтобы отвлечь его от грустных мыслей, я пела ему песни или рассказывала истории, услышанные в детстве. И в его руки, заботливо ухаживавшие за птицей и огородом, тонким ручейком потекла сила.

Я вытащила чашу с цветочным узором и, налив туда воды, отнесла ее под лагерстремию. Это была та самая чаша, которую так любила мать. Облетевшие с кустов цветы медленно плавали внутри чаши. Порой, когда я тосковала по матери, я садилась под дерево и смотрела на цветы, плавающие в чаше. Если я смотрела на них достаточно долго, то поверх моего отражения в воде постепенно начинало проступать лицо матери. Я дружески беседовала с ней, с почтением расспрашивала ее о здоровье, все — будто наша встреча произошла наяву. Она, как и раньше, рассказывала мне о цветах и фруктах или пересказывала древние истории. Здесь, внутри чаши, расписанной цветами, она всегда улыбалась. Так мать жила под лагерстремией.

Когда младший брат мужа возник на пороге с мешками продуктов, меня охватило желание похвастаться перед ним всем этим. Мне захотелось показать ему лицо матери, спрятавшейся в чаше, вновь обретшего спокойствие мужа и поле, где тот работал. Но он не дал мне такой возможности. Его сообщение об отъезде в Китай было как гром среди ясного неба, и я почувствовала, как пустота отвоевала еще кусочек моего сердца.