Прощай, Африка! - [34]

Но с год назад в заповеднике масаи был объявлен карантин: скот болел ящуром, и перегонять стада оттуда было запрещено. Для Канину настали тяжелые времена. Масаи — племя кочевое, они переходят с места на место, смотря по времени года, по погоде и по тому, где пастбища обильнее. Те стада, которые по закону принадлежали Канину, перегонялись с места на место и часто оказывались миль за сто от хозяина, и никто не знал, что там с ними происходит. Масаи вообще беззастенчивые жулики, а с племенем кикуйю и вовсе не церемонятся — настолько они их презирают. Но они отважные воины и, как говорят, пылкие любовники. В их руках сердца бедных дочерей Канину таяли, как сердца древних сабинянок, и полагаться на своих дочерей Канину уже не мог. А потому старый хитрец Канину стал перегонять свой скот по ночам, когда районный инспектор и представитель ветеринарного управления спокойно спали, с того берега реки на мою ферму. Это было откровенное преступление, потому что туземцы отлично понимают все правила карантина и очень их уважают. И если бы их коров обнаружили на моей земле, то и на моей ферме был бы объявлен карантин. Поэтому я выставила посты на реке, чтобы ловить на месте преступления людей Канину, и в лунные ночи завязывались отчаянные стычки: нарушители проворно удирали по берегам потока, посеребренного луной, а телки, из-за которых заварилась вся каша, в ужасе разбегались во все стороны.

Йогона, отец убитого мальчика Вамаи, был, наоборот, человеком очень бедным. У него была всего одна старая жена, и скота у него только и было, что три козы. Вряд ли он мог когда-нибудь разбогатеть — уж очень был прост. Я хорошо знала Йогону. За год до несчастного случая и нынешнего заседания на ферме случилось жуткое убийство. Два индийца, арендовавшие у меня мельницу немного выше по течению реки — они мололи муку для племени кикуйю — были убиты и ограблены ночью, и убийц так и не нашли. Насмерть перепуганных индийских купцов и лавочников округи словно ветром сдуло; мне пришлось дать Пуран Сингху — сторожу на моей собственной мельнице — старое охотничье ружье, иначе он грозился уйти, да еще надо было долго уговаривать его остаться. Мне самой казалось в первые ночи после убийства, что я слышу чьи-то шаги возле дома, а потому я держала ночного сторожа — это и был Иогона. Нрав у него такой тихий и кроткий, что вряд ли он мог бы справиться с убийцами, но старик был славный, и разговаривать с ним было приятно. Он отличался детской веселостью, на его широкой физиономии всегда выражалось живое, трепетное внимание, и стоило ему взглянуть на меня, как он заливался смехом. Казалось, что он очень рад моему приезду на Кияму.

Но даже в Коране, который я стала в это время изучать, сказано: «Ты не должен склонять правосудие на сторону неимущих».

Кроме меня, по крайней мере еще один человек понимал, что цель собрания — содрать с Канину семь шкур: это был сам Канину. Другие старики сели в кружок, сосредоточившись до предела и не спуская с него глаз. Канину же, с головой накрывшись широким плащом из козьей шкуры, лишь изредка то хныкал, то скулил, как собака, которая уже устала выть и только повизгивает, чтобы не позабыть о своих горестях.

Старики хотели начать разбор с дела о раненом мальчике Ваньянгери, чтобы насладиться бесконечными спорами и препирательствами. Какой назначили бы выкуп, если бы Баньянгери вдруг умер? А что, если он останется изуродованным? Или станет немым навсегда? Фарах от моего имени заявил, что я не хочу обсуждать это дело, пока не побываю в госпитале в Найроби, и не поговорю с врачом. Они молча проглотили разочарование и перешли к обсуждению следующего дела.

Я попросила Фараха перевести старикам, чтобы они договорились поскорее на Кияме, а не тратили на это всю оставшуюся жизнь. Совершенно ясно, что речи об убийстве тут не могло быть — это, конечно же, был несчастный случай, беда.

Совет Кияма оказал мне честь, выслушав со вниманием мои объяснения, но как только я закончила, посыпались возражения.

— Мсабу, — говорили они, — мы ничего не знаем. Но мы видим, что и вы сами тоже не все знаете, а кроме того, мы плохо понимаем, что вы нам говорите. Выстрелил сын Канину. А иначе, как бы он единственный не пострадал от выстрела? Хотите узнать подробнее — пусть Мауге все нам расскажет. Его сын тоже был там, и ему отстрелили ухо.

Мауге был одним из самых богатых скваттеров, и, в некотором роде, соперничал с Канину. Это был человек очень солидный, весьма внушительный с виду, каждое его слово обладало весом. Хотя иногда он и замолкал, чтобы подумать.

— Мсабу, — сказал он, — мой сын мне рассказывал: мальчики все по очереди брали ружье и целились в Каберо. Но он не хотел объяснять им, как оно стреляет — нет, не хотел. В конце концов, он забрал ружье, и оно тут же выстрелило, поранило всех детей и убило Вамаи, сына Иогоны. Вот так оно и случилось.

— Я все это уже знаю, — сказала я. — И это просто беда, несчастный случай. И я могла нечаянно выстрелить из своего дома, да и ты, Мауге, из своего.

Все собрание заволновалось. Они все уставились на Мауге, а ему, видно, стало не по себе. Потом они принялись тихо, как бы шепотом, переговариваться между собой. Наконец, заговорили снова.