Прощание с веком - [37]

Попутно скажу и о других «табу». Я ни разу в жизни не обратился к студенту «на ты». Убежден, что преподаватель не имеет права так делать. Если я кому-то говорю: «ты», тот вправе ответить мне соответственно. Кстати, не помню, чтобы в Московском авиационном институте, в пору моего студенчества, кто-либо из преподавателей позволил бы себе сказать «ты» студенту.

Я никогда не воспользовался трудом студента в моих личных целях. Знаю преподавателей, которые не считают зазорным, чтобы студенты вырыли ему в гараже яму, починили автомобиль, перенесли тяжесть. Это, мол, просто «по-товарищески». Но что-то я не видел преподавателя, который бы обихаживал гараж или дачу студента (если, конечно, речь идет не о родственных отношениях).

Я человек язвительный, ехидный, не слишком хорошо воспитанный, могу беззлобно поиздеваться над нерадивым студентом. Но в любом студенте вижу прежде всего личность. И подчеркиваю свое уважительное отношение к нему именно как к личности, которая, возможно, превзойдет меня в пользе для своей страны, для человечества. Это еще одно «табу».

Вот, пожалуй, и все о «табу» моего «морального кодекса», хотя перечень можно было бы и продолжить.

«Услуги», оказываемые студентом преподавателю, еще можно соотнести со словом «блат». Но в наступившем веке это слово устарело. Ему на смену пришло столь же короткое и, кстати, начинающееся с той же буквы слово «бакс».

Но вернусь в начало восьмидесятых.

Я только что перешел по конкурсу в другой вуз и переехал в другой город. Первая экзаменационная сессия на заочном факультете. Заканчивается экзамен, в аудитории пусто, собираю бумаги, готовлюсь уйти. Приоткрывается дверь, и в аудиторию бочком втискивается студент, только что получивший «двойку».

— Можно?

— Входите.

— Александр Филиппович, я видел, как у вас с пальца соскользнуло обручальное кольцо. Я его поднял, но при всех постеснялся отдать. Вот оно.

Не знаю, способен ли я убить человека, но тогда мне захотелось это сделать. По-видимому, у заочника сомнений на сей счет не оставалось, потому что он пулей выскочил из аудитории (разумеется, вместе с кольцом) и с тех пор на глаза мне не попадался.

Студенческий «телеграф» действует безотказно: больше никто не пытался дать мне взятку.

Но, к моей ярости, есть среди нас, с позволения сказать, преподаватели, которые не ждут, когда им предложат взятку, а вымогают ее, даже называют размер.

Заканчивался ХХ век. Рухнул Советский Союз. С легкой руки нового руководителя начало вызревать чувство вседозволенности. И произошел мелкий, в масштабах страны, эпизод, участником которого я невольно стал.

Представьте себе узкую грань, по одну сторону которой СССР, КПСС, парторги, деканы — обязательно коммунисты, а по другую демократическая «вольница». Был в нашем вузе такой вот декан-коммунист, который жестко выговаривал преподавателям за пропущенные «политчасы», пробелы в коммунистическом воспитании студентов и т. д., и т. п. Но вот грань перейдена, «покойник» (СССР) еще не остыл, а тот же человек (он очень любил выступать, вернее, разглагольствовать) с трибуны Ученого Совета вуза заявляет:

— Господа, эти большевички довели страну… — дальше длинный перечень того, до чего довели страну «большевички».

Странное дело, себя этот господин к «большевичкам» не причисляет и делить с ними ответственность за содеянное не собирается…

Не скрою, прежде мы даже «дружили домами». Но… не люблю ренегатов, и все тут. Вышел из КПСС, изменил политическую ориентацию — дело твоей совести. Но зачем же обгаживать то, чему ты год назад так рьяно поклонялся?

Эта история имела продолжение. В Совет поступила коллективная жалоба большой группы студентов на преподавателя, который, по их мнению, незаслуженно поставил им «двойки». Зная этого преподавателя как строгого, принципиального человека, я встал на его защиту и предложил образовать комиссию, которая переэкзаменовала бы «жалобщиков». Но, как известно, любая инициатива наказуема. Мне, как инициатору, предложили провести переэкзаменовку, благо предмет был знаком.

И вот я с изумлением убеждаюсь, что треть «жалобщиков» вполне тянет на «пятерку», вторая треть — на «четверку» и лишь в третьей «тройки» соседствуют с очевидными «двойками».

Видя мое недоумение, ко мне подходят несколько студентов.

— Хотите, расскажем, в чем дело?

— Ну.

— Перед началом лекций доцент Петров (фамилия вымышлена) сказал, что курс очень трудный, и экзамен смогут сдать только те, кто прослушает за плату дополнительные лекции. Назвал сумму предоплаты, значительно превышающую доцентскую «почасовку», причем деньги должны были перейти из рук в руки.

— И вы заплатили?

— Те, кто смог, заплатил. Кстати, добавочные лекции он прочитал хорошо.

— А те, кто не смог?

— Они получили «пары» на экзамене.

Я не верил своим ушам. Поспешил к Петрову.

— А что здесь особенного? Это с разрешения декана (того самого, который громил «большевичков»).

На ближайшем заседании Совета я попросил слово и обратился к декану.

Не буду пересказывать свою речь. Она была на грани фола. Закончил я ее словами:

— На вашем месте господа русские офицеры стрелялись бы, а господа русские коммерсанты объявляли себя банкротами.