Прощание с осенью - [114]

 — тоже своеобразная форма снобизма. Несмотря на то что основные свидетели убежали за границу, вскоре ожидалось заседание суда. Но кого это могло волновать в такие времена. Лишь в провинциальной столице Препудрех познал наслаждение настоящей тюрьмы и основательно познакомился с нивелизмом, сидя еще во время следствия в одной камере с Саетаном Темпе, важность которого, несмотря на случайное заключение в какой-то малозначительной организации, никто тогда не понимал. Везло проклятому Темпе, что самые большие его враги сгинули в памятные ноябрьские дни. Лишь старик Берц что-то знал об этом, но молчал на всякий случай из-за неуверенности в будущем. Там Препудрех определенно стал художником и закоренелым нивелистом одновременно. Чего не сделала сама тюрьма, то довершили разговоры с Саетаном, диалектика которого была неотразимой. Оба ждали переворота как спасения. Вскоре их пути разошлись: Темпе остался в следственном изоляторе, а осужденный (благодаря вмешательству славного Берца, а косвенно и Гели) только на два года князь (теперь товарищ Белиал in spe[69]) был переведен в «исправительное учреждение» в Свентокшиских Горах. Приговор он встретил спокойно, как настоящий художник. Но перед отъездом получил от Темпе обещание немедленно освободить его в случае победы нивелистов. Он дал себе слово выдержать, если потребуется, даже два года, и всю молодую энергию вложил в безудержное музыкальное творчество. С момента выстрела он почти совсем не думал о Геле. Темпе все-таки сдержал свое обещание. Уже через несколько месяцев товарищ Белиал покинул темницу со стопкой такого качества произведений, что его почти сразу назначили главным комиссаром по музыке, но об этом позже.

Оставшись в одиночестве на вилле Берцев с окладом, положенным ему «батлером», Логойский со свойственной только истинным аристократам способностью приспособления начал совершенно фантастическую жизнь. Он прежде всего сменил свою идеологию и стал чем-то, что невозможно втиснуть ни в какие категории. Он называл это «жизненным плюрализмом», а единственным его любимым чтением стали теперь Уильям Джеймс и Анри Бергсон. Остальное занимали безумные оргии с аборигенами и дополнительные, можно сказать идеальные отношения с Ягнесей Хлюсь, которую он, как мог, утешал после потери ее единственной любви — князя Азалина Препудреха. Постепенно, но систематически в нем начинала говорить кровь матери, полоумной русской княжны из Рюриковичей. Он мечтал о кокаине, но тщетно. Для «дрогистов» настали тяжелые времена: за продажу этого «благородного наркотика» установили смертную казнь. Над ним захлопнулась крышка день ото дня становившейся все более обыденной революции. Весь гибнущий люд постепенно привыкал к состоянию хронического кризиса. Прожить день, заполнив его чем угодно, лишь бы не думать о том, что будет дальше, — вот главная задача. Некоторые, даже из числа совершенно чуждых нивелистическому движению, вожделенно ждали какого-нибудь «скандала», потому что это состояние дел начинало само по себе наскучивать. На основе этой психологии нищеты нивелизм снискал себе массу приверженцев в среде загнивающей интеллигенции, тем более, что ее представителям обещали, что они будут «востребованы»..

Вдали от этого нового центра социальных экспериментов, в атмосфере совместно созданной первобытной любви, Геля и Атаназий проходили через свои последние трансформации. Впрочем, все это должно было завершиться совершенно иначе, чем мог бы представить себе даже самый выдающийся фантаст.

Не существует такого даже самого нормального из людей, который, разреши он себе все, не пришел бы к самому дикому эротическому извращению и не устроил бы из насыщения своих вожделений безумно сложной процедуры, обставленной выполнением адски редких и хитрых условий. Поначалу все шло хорошо. Эротическая жизнь без препятствий изо дня в день немного успокоила их обоих и даже позволила вознестись на определенный, смело можно сказать, более высокий духовный уровень: начались «разговорчики по существу». Все это оплачивалось Гелиными деньгами, хотя что в том плохого: ведь она была самой что ни на есть настоящей его женой, разве что невенчанной; развод с Азалином на фоне неудавшегося убийства был всего лишь вопросом времени. Но чем могли они заниматься вместе, кроме чтения, бесед и насыщения друг другом, поначалу в относительно нормальных масштабах. Так было еще в Афинах, где в скучный серый весенний день они осматривали жалкие греческие развалины (здесь на память им пришел бедный, бредивший Грецией Твардструп), так было и в Порт-Саиде и даже (несмотря на сорокоградусную жару) на Красном море. Интуитивные, не опирающиеся на строгие штудии, философские изыскания Атаназия были для Гели той жратвой, которой она кормила свой обостренный, но бесплодный интеллект. Они вместе создавали новую виталистическую систему, но, столкнувшись как-то раз с проблемой «бесконечно малых сущностей» и иронически так называемой «метафизической слизи», недифференциированной живой праматерии, углубились в социальную тематику, столь близко связанную с вопросами трансформации несвободных сущностей в более высокие особи.