Прощание с мирной жизнью - [31]

На этот раз Александр остановился на молодой. Вот она сидит напротив него, опустив глаза, но он знает, что ее влечет к нему и что она только ждет, чтобы… нет, в ней еще не пробудилась женщина, но если он ее пробудит… как бы приблизиться к ней, — он не представлял себе такую возможность. Но вдруг что-то случится, например, крушение поезда, разумеется, не серьезное…

Экипаж остановился.

Александр очнулся от своих грез и растерянно осмотрелся. Вот и вокзал! Ябурек уже слез с козел и возится с вещами. Медленно, все еще предаваясь мечтаниям, вышел Александр из коляски. Машинально сунул руку в глубокий карман пальто за портсигаром; мысли его все еще были там, в купе, где сидела девушка его грез.

«Так, так, так, значит, крушение поезда, — заговорила в нем ирония, — здорово!»

Ему вспомнился анекдотический рассказ о первой встрече его отца с поездом. Неделю спустя после открытия Северной железной дороги императора Фердинанда отец подкатил на четверке лошадей к ближайшей от его имения Славконицы железнодорожной станции и предложил господам «паровозным советникам» пари: кто кого обгонит — они на своей «кофейной мельнице» или он на своей четверке жеребцов. Локомотив, правда, выиграл пари, но зато чуть не сошел с рельсов. После чего дирекция дороги запретила новое пари, которое требовал желавший отыграться старик, и признала, что соревнование кончилось вничью, чем всю жизнь хвастался отец Александра.

«Да, небольшое крушеньице нам, Рейтерам, как будто на руку». Александр ухмыльнулся и достал из портсигара две сигары, одной угостил кучера, другую закурил сам и пошел следом за Ябуреком, как раз входившим в вокзал.

Поднявшись на несколько ступенек к одному из входов, Александр окинул взглядом все здание вокзала. Никогда еще не казался ему таким холодным этот желтый фасад, не казались такими тесными двери, такими узкими окна, такими низкими, словно присевшими, башни.

«Неужели этому казенному зданию, не то казарме, не то суду, предстоит стать преддверием к захватывающей любовной авантюре? — Александр вздохнул, но во всем теле он ощущал трепет нетерпения. — Ах, все равно, уже одно то, что едешь, замечательно!»

Он вышел на платформу. Здесь, как всегда в последние минуты перед отправлением дальнего поезда, было шумно и оживленно. Александр поздоровался со знакомыми. Несколько мужчин в торжественных черных сюртуках — депутаты чешского ландтага — поклонились ему. Какой-то офицер приложил руку к козырьку. (Э, да это же офицер генерального штаба, тот, что был у Мальти!) Коллега из чешского Объединения издателей предложил позавтракать вместе в вагоне-ресторане. А дежурный в красной фуражке, пробегая мимо, спросил:

— Опять в Вену, господин Рейтер?

Внимание со всех сторон! Объясняется это, конечно, тем, что, несмотря на быстрый рост города, здесь, как в провинции, все друг друга знают. Но почему бы, в виде исключения, не счесть эти знаки внимания за проявление особого уважения? Ведь как-никак он все же персона.

«О-хо-хо, я вижу, уважаемый, вас обуяло глупое тщеславие!» — поиронизировал он на свой счет. Но его легкая пружинящая походка говорила, что он очень доволен и собой, и всем миром.

Ябурек, стоявший в тамбуре вагона и высматривавший Александра, спрыгнул на перрон, поспешил ему навстречу, щелкнул каблуками и отрапортовал по-военному:

— Место занято, согласно выраженному желанию, у окна, в купе для курящих.

Александр протестующе поднял руки.

— Спасибо, Ябурек, да не стойте же навытяжку! Сколько раз я вам говорил, — мы, слава богу, не в прусской армии.

Но Ябурек, ревниво оберегавший свою привилегию на деликатную фамильярность с семьей хозяев, на публике охотно изображал из себя внучатого племянника удалого кёниггрецского канонира. В таких случаях у него появлялась военная выправка, а Александра (в шкафу у которого еще висел старый военный мундир и медвежья шапка национального гвардейца) он упорно именовал «господин ротмистр». Сейчас повторилось то же самое. Он еще раз щелкнул каблуками и громко сказал:

— Нет, господин ротмистр, это нам ни к чему. Мы сами солдаты не промах.

Александр отказался от дальнейших споров с кёниггрецским призраком.

— Хорошо, хорошо, Ябурек. Мне кажется, пора в вагон. Пожалуйста, передайте всем домашним мой привет. До свидания!

В купе было занято только место у окна. В сетке для багажа рядом с зонтом и газетой лежал букет, который сегодня чуть свет прислала с лакеем Елена. Огненно-красные тюльпаны были ответом невестки на записку Александра, в которой было сказано:

«Дорогая Елена, я должен выехать по делам в Вену и потому не могу, как было условлено, показать тебе наброски моего француза. Жаль, я уже заранее очень этому радовался. Видно, судьба не благоприятствует нашей встрече. Или тут чей-то дурной глаз? Как только я вернусь, а мое отсутствие вряд ли продлится больше недели, и как только у меня вырвется свободный часок, прекрасные произведения Родена к твоим услугам. Довольна?»

Сначала Александр хотел отделаться вежливым извинением, но потом в нем шевельнулась жалость, жалость к молодой женщине, которая прозябала рядом с Максом Эгоном, чувствовала себя бесконечно одинокой и не могла уехать (не могла уехать ни в погоню за счастьем, ни даже в погоню за иллюзией счастья). Жалость, а возможно, также и укор себе самому. И письмо вышло задушевнее, чем он раньше предполагал, а Елена, по-видимому, вычитала между строк и то, чего там не было. Эта мысль смущала Александра. Он нерешительно вертел в руках букет тюльпанов.