Прощание с Марией - [101]

«Полностью исключить польский элемент из школ невозможно, поскольку пока что нельзя обойтись без польской рабочей силы», — писал Грейсер, немецкий наместник в Великой Польше, в циркуляре для подведомственных ему школьных властей. «Для воспитания же польской рабочей силы, — писал он далее, — достаточно любой служанки и работницы». Чтобы видимость соблюсти.

Но обо всем этом чумазый мальчишка не знает. Учительница часто рассказывает им, как плохо ей было у Розенбергов и как хорошо у мельника, немца, по фамилии Вейсмюллер, где она служила пару лет тому назад. Сташек всегда думал об этом, проходя мимо разбитых, пустых домов на окраине городка, в которых раньше жили евреи. В окнах еще летают перья из подушек, а кое-где стоят даже засохшие цветы в горшках. Всех евреев немцы вывезли на машинах, одни говорили, что на смерть, другие — что только на работы. «Интересно, — думал Сташек, — Розенберги в Варшаве тоже работают на железной дороге, как те евреи, которые каждый день спозаранку в колоннах идут на работу?»

«Учительница много рассказывала нам о жизни, но мы ничего в этом не понимали. Иногда она вместе с нами читала сказки и рассказы и тогда было очень приятно».

Но самым приятным была дорога в школу. Ведь дома все было упаковано, чтобы в любой момент быть готовыми выехать в губернаторство, в Варшаву, на сборы давалось десять минут, из мебели ничего брать нельзя, только то, что в руках унесешь.

А тут — свобода. Идешь по улице, смотришь на солдат, на дома. Ветер метет вдоль улицы. Под ногами шелестят сухие листья. Сташек, чумазый сын угольщика, любит по ним бродить. Идешь, как по сену. Только что не пахнут.

За городком песчаная размокшая дорога вилась между холмов, а потом шла лесом. Сташек боялся леса. Когда он слышал над собой шум дубов, он начинал громко петь. Он не любил один ходить через лес.

Однако сегодня мальчик был в лесу не один. Едва он вышел из городка, держа за пазухой несколько страничек, вырванных из старинной книжки о Мелюзине, которую они читали с учительницей, как его обогнала машина с жандармами. Засигналила, обдала его грязью. Жандармы в машине добродушно смеялись, когда он нагнулся соскрести грязь со штанов. Они развалясь сидели на лавках. Их красные упитанные физиономии блестели как надраенные. Ветер принес редкие капли дождя.

Сташек шел по колее, обходя лужи. «Кто-то сегодня пойдет к хозяину Брауну копать картофель?» — думал он. Немец, хозяин, приходил в избу, где шли уроки, и выбирал нескольких самых крепких детей из тех, кто постарше. Они должны были вместе с батраком идти в поле копать картофель или работать в конюшне. Девчат забирала хозяйка для уборки по дому или заставляла их стирать. Юзьку, мать которой имела свою лавку, а теперь, когда лавку у нее отобрали и передали немцу, работала рассыльной на почте, хозяйка так полюбила, что давала нянчить своего отпрыска. Юзька должна была сидеть при нем целый день и ни разу не слышала, как в классе читали Мелюзину. Сташек был раз на картошке, но около полудня сбежал. Мать тогда наплакалась над ним. Хозяин после высматривал его в школе. Несколько дней Сташек в школу не ходил, а потом хозяин то ли забыл о нем, то ли разыскивать ему не захотелось. Может, потому, что в общем-то, он был человек порядочный. Другие хозяева не только брали детей на работы, но еще и били их.

Еще одна машина с жандармами проехала мимо. Остановилась на опушке. Солдаты соскочили с машины, развернулись цепью и исчезли в лесу.

У Сташека забилось сердце. Идти или не идти в школу? Сегодня учительница обещала рассказать о Сибилле, которая предвещала конец войны. Сташек решил идти. Неожиданно в лесу раздался выстрел. С треском сломалась ветка. Послышался топот чьих-то ног. В лесу перекликались жандармы. Стихло. Только шумели деревья вверху.

Сташек побежал по дороге через лес. Он боялся леса. Теперь уже не шума деревьев, а выстрелов. Потому что знал. Какой польский ребенок тогда не знал этого! Жандармы охотились за евреями. Видно, снова кто-то бежал из лагеря за городом. «Лишь бы не поймали, лишь бы не поймали, лишь бы не поймали», — ритмично, как заклинание, твердил мальчик.

Лесная дорога сворачивала в густые кусты.

И именно в тот момент, когда мальчик вышел к повороту, через кусты продрался человек. Он был грязный и оборванный. На его штанах были широкие красные полосы. Сташек испугался его бледного заросшего лица и огромных, горящих, как у волка, глаз и пронзительно вскрикнул. Человек умоляюще сложил руки и посмотрел на мальчика, как загнанный зверь. Сташек рукой показал на деревья по другую сторону дороги.

— Там жандармы, там жандармы, — заикаясь, пробормотал он.

Оборванец, еврей, которого преследовали, не говоря ни слова, повернул и снова забрался в кусты.

Тут же из-за деревьев выскочил запыхавшийся жандарм с винтовкой в руках. И остановился перед мальчиком.

— Bist du Jude?[147] — спросил он и, видя, как у мальчика ширятся от ужаса глаза, рассмеялся, довольный.

— Еврея не видел? Он убежал из лагеря. Он бежал этой дорогой. Так?

— Я не видел, — в замешательстве ответил Сташек по-польски. — Никого не видел, — повторил он по-немецки.