Прощание с детством - [86]

— Маргарита, у тебя какие-то проблемы? — поинтересовалась Наталья Леонидовна нависнув над столом, за которым сидела девушка. Рита подняла на нее свои очаровательные темно-вишневые глаза, обрамленные густыми каштановыми ресницами и невозмутимо улыбнулась.

— Все хорошо, — сказала она, — решила сделать и третий вариант тоже…

— Второго вполне было бы достаточно! — забулькала Наталья Леонидовна вместо того, чтобы порадоваться успехам своей ученицы. Впрочем, если бы такое ей сказала Волкова, она бы похвалила ее и погладила по блондинистой прилизанной головке, но такой поступок со стороны Риты не казался ничем иным, как глупой неоправданной выпендрежъю. Эта девица вечно воображает о себе невесть что, только потому, что ее родители, некогда такие же нищие, как семьи большинства учеников школы, смогли выбиться в люди и разжиться деньгами. Да лучше бы, раз у них так с этим хорошо, спонсировали ремонт в кабинете алгебры! Стены совсем осыпались! Где это видано! Вот дети и не хотят учить царицу всех наук.

Наталья Леонидовна облизнула свой четко очерченный коричневой помадой рот и уплыла на свое место, разглядывать сданные ей работы. Рита проследила за ней без особой симпатии и обернулась на Сашу. Парень со страдальческим видом теребил страницы закрытого учебника, в сторону девушки он и не смотрел. Как будто ничего не произошло, как будто ничего не было. А что, собственно, было? Один разговор на крыше, пара смешных детских поцелуев и много слов, которые лучше не произносить.

Рита сдала свою работу и, направилась к двери, остановившись только для того, чтобы положить Саше на стол тот вариант, который она успела решить. Алгебра давалась ей на удивление легко, хотя она и выросла окруженная одними только гуманитариями. Ей нравились точные, правильные науки, без лишних слов, оборотов и сложностей, состоящие из одних голых формул и правил, которые, сплетаясь в кайму узора создавали удивительные комбинации. Алгебра была такой же игрой, как и человеческий страх, как и чувства, смешные предсказуемые чувства ее одноклассников и сверстников. Она была предсказуема, ее можно было просчитать. Как и поступки.

В туалете никого не оказалось, и это было к лучшему. Девушка взобралась на подоконник, вставила в рот сигарету и затянулась терпким дымом со сладким шоколадным вкусом, ласкавшим губы и вкусовые рецепторы, обожженные горькостью табака. Ее спину согревали солнечные лучи, они же делали волосы золотыми, почти рыжими. Рита думала о том, что наверное, сейчас она очень похожа на свою мать, думала равнодушно, спокойно, без прежней злости. Мать… ее руки, благоухающие ароматом французских духов, красивые кольца, смелый густой тихий голос… Она всегда была человеком чужим, холодным. Ей можно было любоваться и восхищаться, но… любить? Нет. Есть люди-статуи, есть люди-боги. Созданы они не для любви, не для простого человеческого, земного и смертного, созданы для восхищения, для вечности. Рита долгое время пыталась быть такой, пока не поняла, как сильно ошибалась, превращая все живое в себе в лед.

— Я не хочу быть идеальной… — прошептала она, обращаясь сама к себе. Раньше она не позволила бы себе такой вольности, считая разговоры с собой привилегией сумасшедших.

Она хотела быть простой. Неправильной. Человечной. Смешной. Нелепой. Легкомысленной.

С такими мыслями она затушила сигарету и вышла прочь, твердо решив отыскать Сашу.

Они шли молча, рядом, но словно врозь.

Саше делалось жутко от той перемены, которая произошла с его другом после смерти отца, но он ничего не мог с этим поделать. Он помнил себя, замкнувшегося и переставшего разговаривать после всего пережитого и прекрасно понимал чувства Миши. Некогда веселый и улыбчивый парень стал заторможенным, холодным, апатичным. Он говорил не в такт, смеялся приглушенно и сдавлено, хрипло и халтурно, словно выполняя данное ему задание. Его светлые глаза потемнели и подернулись ряской, стали синими и в них гнездился космический холод.

Саша чувствовал его кожей. Ему было страшно, но уйти или убежать от этого пугающего нового Миши он не мог. Скоро станет легче. Он привыкнет. Он же привык к тем холодным теням, однажды пришедшим на смену его родителям. В жизни со всем можно смириться, если ты еще жив. Борьба — дело полезное, но порой бессмысленное, особенно, когда люди закрываются в себе, в своем горе и окружают себя стеклянным коконом. Не докричаться. Не достучаться… Нужно учиться жить так. Передавать послания через стены.

Снег таял прямо под ногами, превращаясь в грязную мокрую жижу, напоминающую комья ваты, пропитанной гноем земли.

Небо было чистым, как в майе, и солнце слепило глаза, заставляя щуриться и отводить взгляд.

У подъезда Мишиного дома они остановились.

— Пока. До завтра, — сказал Саша.

— Пока, — откликнулся Миша без выражения. Его сутулую фигурку проглотила тьма подъезда. Долгое время Саша еще ощущал шлейф пронзительного холода, тянувшийся следом, пробиравшийся под одежду, под кожу. Он содрогался при мысли, что дома его ждет царство этой жгучей мучительной пустоты сожженных страданием душ. Неужели Миша теперь навсегда останется таким? Погаснет? Померкнет? Умрет для этого мира?