Прощание с детством - [64]

В комнате было накурено, кто-то пьяно хихикал, играл в карты и дымил кальяном, значит, в другой… Это напоминало ей день рождения Кеши, только она понимала, что люди перед ней совсем другие, чужие, непонятные, страшные. Вернуться бы домой… Нет, не в тот дом, где пусто, тихо и темно, а в дом, каким он был лет десять назад, когда родители еще хотя бы делали вид, что любят друг друга, когда их связывало что-то, кроме обязательств, документов, совместного имущества и чувства долга перед ней. Любовь? Слово, которое так отчаянно повторяла Дашка…

В дальнем углу второй маленькой тесной комнаты стоял раскареженный диван, именно там Соня и обнаружила Олю, сама пожалела о том, что решила вообще ее искать. Оля была очень занята, ей было не до одноклассницы, она спиной, обнаженная восседала на каком-то раскрасневшемся от натуги и алкоголя парне, ее наготу прикрывали только темные растрепавшиеся волосы, вздрагивавшие и взлетавшие в воздух при каждом движении. Соне было страшно и противно думать о том, чем они занимаются, хотя она все прекрасно понимала.

Она попятилась, хотела убежать, но отчего-то вернулась на кухню. Моли не было, ее пакета с гашишем тоже, только какой-то юноша, примерно Сониных лет, задумчивый и, судя по всему, пьяный полулежал, облокотившись на стол, рядом с початой бутылкой водки.

— А где Моль? — потерянно пробормотала Соня, садясь напротив. Юноша налил ей водки и откинул назад кудрявые давно не мытые волосы, протянул ей рюмку, еще одну, для себя, выпил жадно и быстро, даже не поморщившись.

— С Юлей, — буркнул он зло.

Соне отчего-то совсем не захотелось задавать лишних вопросов. Она выпила горького обжигающего напитка и зажмурилась от этого непривычного вкуса.

— Юля моя девушка, — грустно признался парень. Соня кивнула с видом отсутствующего понимания, подняла с пола разбитую телефонную трубку и набрала рабочий номер матери.

— Мам.

— Да, Сонечка.

— Я переночую у Ларисы, — неожиданно для себя выпалила девушка. Она думала о том, как ей тошно все окружающее ее, как ей страшно здесь, как мерзостно. Но что-то манило ее, на дне этого грязного омута, что-то притягивало ее, подобно магическому магниту и она покорялась его власти над собой.

Ей хотелось заняться самоуничтожением. Разрушить. Растоптать на куски прежнюю себя, вместе с ее прежним маленьким мирком, потерпевшим поражение. Утопить вместе с хрупким корабликом, носившим названия «уют» и «счастливая Сонечкина жизнь» в глубине бездонного океана бытия, грязной, грубой рутины. И она нашла самый подходящий для этого способ, лучше не придумаешь.

Глава четвертая

Снег в декабре, январе и феврале существенно различаются.

Декабрьский снег пахнет елкой, мандаринами и чудесами, напоминает серебристую пыль, звездный пепел, мягко ложащийся на еще теплую землю. В декабре есть своя магия, светлая, тихая магия, подступающего Нового года. Хочется оставить позади себя все плохое, начать новую жизнь с началом календаря.

Снег в январе скорее напоминает теплое одеяло, которое отчего-то отдает холодом. Он пахнет ледяной водой проруби и горячим чаем с корицей. В него хочется закутаться и уснуть до конца зимы.

Февральский снег — замерзшие слезы вечности. Он тоскливый и грязный, затвердевший и жестокий, местами превращающийся в грязные лужи и слякоть. Запах? Его запах? Ржавых водосточных труб. Именно так и пахло на школьном крыльце, когда в один из дней на него выскочил Саша, на ходу застегивая свою не очень то теплую куртку. Когда-то мама очень внимательно следила за тем, чтобы он тепло одевался, выходя на улицу, всегда надоедливо напоминала про шапку и шарф. Иногда она говорила что-то про бронхит, его последствия и осложнения. Но потом она всегда замолкала, глаза ее заволакивала мутная пелена страшных воспоминаний, лицо ее мертвело и становилось похожим на каменную маску. Если они были дома, она бежала пить свои таблетки, а потом возвращалась другая — вроде бы веселая, но совсем не такая, как прежде, как будто ненастоящая, словно ее подменили. Со временем мутная пелена все чаще стала появляться в ее некогда ярких и живых глазах, а лицо все меньше выражало в себе какие-то эмоции и чувства. Создавалось впечатление, что ее душа незаметно выскользнула из тела и отправилась в свободное странствование по волнам своей неразделенной, тяжкой и страшной горечи.

Тяжело было не пережить. Тяжело было молчать, скрывать столько лет, не иметь возможности выкричаться, выплакаться, поделиться с кем-то всем, что тяготило ее душу. Это и сломало ее, как и отца. Саша с грустью смотрел на них и понимал, что оказался сильнее. Это он признавал без гордости, просто, как факт, как неизбежность.

Он замотал на шее старый шарф, пахший нафталином и пылью, и ускорил шаг, ему совсем не хотелось обзавестись попутчиками, нужно было побыть наедине с собой. Даже от общества Миши он предпочел отказаться, чтобы не давать ему повода для беспокойства своим кислым видом.

Но к своему величайшему огорчению Саша услышал за спиной приближающийся стук каблуков по очищенному от снега асфальту, и ему не стоило особого труда догадаться, кто выждал момент, когда он окажется совсем один, без друзей. Он ускорил шаг, но Польских все равно догнала его.