Прощание с ангелами - [39]

«Иди куда хочешь».

Сегодня одно, завтра другое. Чей хлеб жую, того и песенки пою. Благослови свои дары и гостем нашим будь. А Костов отшивает его мановением руки.

«Хотите знать причину?»

«Причину можно найти для всего».

Впрочем, вопрос «Запад или Восток» давно уже является для него пройденным этапом, анахронизмом. Это он осознал тогда, после увольнения, когда выбрался к Анне.

«Ты хочешь остаться здесь, дядя Томас?»

«С чего ты взял?»

«Многие ведь остаются».

«Многие, но только не я».

В нем жила совсем другая разорванность. Надо всецело, без мучительных оговорок посвятить себя выполнению какой-то задачи, преодолеть двойственность прежней жизни. В нем до сих пор сохранилось слишком много иллюзий, даже касательно самого себя. Остатки переходного возраста. И держался он с Гербертом как дурак. Эта мысль приводила его в ярость. Ну и впечатление сложилось, должно быть, у Герберта.

«Иди куда хочешь».

Он покинул собор медленным шагом — до выхода, потом все торопливее и, наконец, бегом по Русскому бульвару, словно мог еще догнать Герберта. Из кафе «Берлин» он позвонил в министерство, попросил соединить его со Степановым, услышал в ответ: «Ждите, номер занят» — и, когда ему наконец дали школьный отдел, закричал:

— Это Степанов?

— Нет, Георгиев.

— Я хотел поговорить со Степановым.

— Я же вам сказал, он поехал с немецкой делегацией в языковую спецшколу.

— Тогда передайте руководителю делегации, что я согласен.

— Как согласен?

— Согласен и все.

— А кто это говорит?

— Томас Марула.

ВСТРЕЧА С ОДНИМ ГОРОДОМ

И снова Томас попал в этот город.

Он дал себе зарок никогда больше сюда не возвращаться. Этот город стал его бедой, а теперь принял его в третий раз — город с узкими улочками, полуразрушенной башней на Рыночной площади, рекой — смесью грязи и романтики, лязгом трамваев и треклятым воздухом, липким, жирным, насыщенным в преддверии зимы сыростью речных туманов. И наконец — эта улица. После войны — приемный пункт, куда можно было сдать избыток мужской силы. Он прочел прежнее название, белые буквы на синей эмалированной дощечке, потрескавшейся и проржавевшей. За один раз — яйцо, за час — четверть килограмма масла. Женщина увела его за собой в одну из сотен каморок. Он так и не понял, что она в нем нашла. Да, впрочем, и не слишком интересовался. Она его накормила и вышвырнула прочь солдата, который уплатил ей два килограмма сала за три дня вперед.

Всякий раз, когда он оказывался здесь, какая-то сила влекла его на эту улицу. Вот и теперь ему следовало бы пройти дальше, по главной улице, мимо универсального магазина «Центр», ибо сворачивать влево, на эту улочку, не имело никакого смысла и никак не могло помочь в поисках отеля, а кроме того, здесь ровным счетом ничего не осталось, что напоминало бы о прошлом, кроме маленьких домишек с облупленной краской. И все же у него было такое чувство, будто именно здесь начиналась та жизнь, которая представлялась ему сперва цепью перебросок — от случая к случаю, потом чем-то неизбежным, неотвратимым. Он пытался творить ее по своему усмотрению, а она не давалась, выскальзывала из рук. Вот где это было — в двухэтажном, зажатом с обеих сторон домишке. Она высунулась из окна и крикнула солдату, который настаивал на своем праве: «Занято! Мотай отсюда». Солдат рассвирепел, тогда и она рассвирепела и окатила его водой. Было это в июле сорок пятого. Солдат отомстил так: он не ушел, у него даром забрали сало, и он остался ждать, ведь должен же кто-то быть там и получать удовольствие, за которое заплачено его салом. И когда Томас вышел на улицу, солдат потребовал у него удостоверение личности. Удостоверение у Томаса было. Если человек надумал бежать, он обзаводится каким-нибудь документом. Впрочем, его документ недорого стоил: бумажка с оттиском большого пальца и подписью бургомистра подтверждала, что Томас Марула является сельскохозяйственным рабочим и проживает в Кледене. Что это фальшивка, становилось ясно еще до прочтения. Солдат сунул записку к себе в карман и толкнул Томаса, проклинавшего чертову бабу, автоматом под ребро: «А ну, пошевеливайся!»

— Вы что-нибудь ищете?

Томас вдруг осознал, что заглядывает в окно первого этажа.

Как ее звали, ту женщину? Эллен или Эльке? Или Этель? Словом, как-то на «э». Это он помнит точно.

— Нет, ничего, — сказал он старухе, та сперва разинула беззубый рот, потом снова захлопнула, а узкие бесцветные губы запали и спрятались.

— А чего ж вы смотрите?

— Вы случайно не сдаете комнату? — спросил он наобум, в твердой уверенности, что старуха отрицательно покачает головой. Так она и сделала.

— Всего доброго.

— Всего доброго.

«Живо, живо», — американец толкал его в ребра, как давешний солдат: «А ну, пошевеливайся!»

Если бы, так думал Томас, спускаясь по узкой улице мимо танцульки, если бы он перебрался на Запад в июне сорок пятого, когда американцы уходили из этого города… Если бы не засела у него в голове дурацкая нелепая мысль: домой — а где он, дом? Если бы. Случай или закономерности а может, характер и разум?

«Можете оставаться. Тогда вы вместе со всем лагерем переходите в распоряжение русских. А можете уйти с нами, но тогда вы больше не вернетесь на ту сторону».