Прощание, Памяти павших - [2]

Он вспоминает войну:

"Я видел развалины и пепел Гомеля, Чернигова, Минска и Воронежа, взорванные копры донецких шахт, подорванные домны, разрушенный Крещатик, черный дым над Одессой, обращенную в прах Варшаву и развалины харьковских улиц. Я видел горящий Орел и разрушения Курска, видел взорванные памятники, музеи и заповедные здания, видел разоренную Ясную Поляну и испепеленную Вязьму".

Такова география войны в жизни Василия Гроссмана...

И все-таки он уверен, что города поднимутся из пепла... "Но почему и теперь, - спрашивает он, - в пору победы жизни над смертью, вспоминается мне красноармеец, которого видел я под Ельней в декабре 1941 года. Он лежал на молодом, только что выпавшем снежке, под молодой, тоненькой яблонькой, лежал маленький, как воробушек, и на мальчишеском лице его была лукавая и робкая улыбка. Он прижимал к груди котелок с замерзшей кашей, и невинные длинные ресницы, казалось, вот-вот поднимутся над глазами, такими эти ресницы были тонкими и длинными, такими шелковистыми и легкими".

И - главное чувство, главная боль: "...нет силы, которая могла бы чуть-чуть поднять эти легкие шелковые ресницы над сомкнувшимися глазами юноши в красноармейской шинели. Этим глазам не увидеть осенних желтых листьев и блеска ручья, и пивной пены в кружке, и ласкового взора матери, и лунного света, и звезд на небе, и свежего ржаного хлеба. Эти глаза закрылись навеки веков".

И опять повторяет он:

"Так не будем же утешать себя мудростью, мы, ведшие войну ради человека, святости человеческой жизни и человеческой свободы".

Эта гуманистическая лирическая тема звучит патетически: "Нет ничего драгоценней на земле жизни человеческой, потеря ее безвозвратна. Потеря эта безвозвратна и невозместима... Каждый человек вплетается нитью в ткань жизни. Выдернута, порвана нить... Ткань жизни становится бедней и, как бы тонка, как бы хрупка и непрочна ни была эта нить, оборвавшись, исчезнув, она обедняет ткань. Новые, вплетенные в ткань жизни нити уж никогда не заменят исчезнувшую - она единственная и неповторимая в своей пышности, в скромности своей, в прочности, тонкости, хрупкости".

Гроссмановское понимание неповторимости человеческой жизни одной-единственной, живой, именно этой - как реквием над могилами павших.

"Вряд ли за всю историю человеческого рода, - восклицает он, - были два человека, полностью похожих друг на друга".

И опять, как музыкальный повтор, звучат его слова: "Нет ничего драгоценней человеческой жизни, потеря ее безвозвратна и невозместима".

Это великая гуманистическая программа... И естественно, что, возвращаясь к только что окончившейся войне, именно Гроссман сказал тогда: "На фронте приходилось слушать рассуждения о том, что война уничтожает ощущение ценности человеческой жизни, что там, где погибли миллионы, люди перестают верить в ценность жизни, перестают ощущать ее".

Что же ответил в тот год на это Василий Семенович Гроссман?

"Среди больших и малых задач, стоящих перед литературой, есть одна поистине великая и вечная задача. Эта задача - утвердить человека в его простых и священных человеческих правах, в его праве жить на земле, мыслить и быть свободным. Вечная и главная задача литературы! Ей служили самые великие писатели нашей земли - Пушкин и Толстой. Право жить на земле, право мыслить и быть свободным, независимо от того, какого цвета кожа человека, какая кровь течет в его жилах, независимо от того, беден он, бос ли, в мозолях ли его руки. Раскрыть и измерить духовное богатство и величие человека, познать в человеке человека!"

Право жить... Право мыслить... Право быть свободным... Вот заповеди, сформулированные прямо именно тогда.

Душа писателя - доверчивая и добрая - распахнута перед нами и на этих страницах. Так понимал он будущее свое творчество, свою, если можно так сказать, "писательскую задачу".

В конце статьи - в потоке слов и чувств слышен удивительный его голос:

"Нам не нужна утешительная мудрость, когда мы вспоминаем наших друзей, наших товарищей, погибших на полях войны".

В лирическом движении, в повторении слов и образов - мысль обнажается с особенной скорбью: "Пусть печаль наша будет глубока, безутешна, вечна. Эта потеря безвозвратна и невозместима. Пусть вечно живет в нас гордость победы человека в величайшей из войн истории, пусть вечна будет печаль о человеке, убитом на поле сражения. В безутешной печали по павшим - истинная вера в силу и святость человеческой жизни".

И образ убитого мальчика в красноармейской шинели с его длинными, шелковистыми и мягкими ресницами, с его лукавой и робкой улыбкой, писатель не просто оплакивает его, он вплетает его неповторимую, остановившуюся навсегда жизнь в общую ткань земной жизни и показывает, как без нее эта ткань становится беднее.

Вот глубинные корни его гуманизма и его демократизма.

Если бы он не верил в то, что литература спасет человеческую жизнь от одичания, - разве мог бы он писать?

Чувством огромной ответственности проникнуты эти страницы.

Так понимал Василий Семенович Гроссман смысл своего писательского труда, когда, вернувшись с фронта домой, он начинал писать роман "За правое дело".