Прощание кремлевского диггера - [3]

– Скажите, что произошло?

Тихий человек поднял на меня глаза и так же тихо ответил:

– Ничего не произошло.

Тут меня все-таки заметили милиционеры и загорланили:

– Девушка, сейчас же закройте дверь!

Я взмолилась:

– Слушайте, ну скажите мне хотя бы, что взорвалось? Поймите, мне звонят журналисты, спрашивают, что мне им говорить?

– Ничего не говорить, – приструнили меня блюстители порядка. – Закройте дверь.

Я успела заметить, что на полу валяется искореженный плафон от лампы, который сорвался с потолка (а потолки у нас в коридоре очень высокие, метров пять, наверное, дом старинный), исходя из чего я поняла, что, раз дошло до потолка, взрыв был действительно неслабый. Но когда я напоследок, выполняя распоряжение милиционеров и закрывая дверь, все-таки высунула голову и взглянула на дверь соседки напротив (примерно в полутора метрах от меня), то обомлела: перекрытие над дверью вышибло начисто, и там зияла огромная дыра. Тут до меня дошло, что моя дверь уцелела просто потому, что у меня дверь железная, а у соседки – деревянная. Я вернулась в квартиру и пересказала ждавшим на трубке корреспондентам «Эха Москвы» все, что увидела. Ужас заключался в том, что «Эхо Москвы», опасаясь, что моей жизни все еще угрожает опасность, оказывается, сразу выводило всю информацию в прямой эфир. То есть для них-то это как раз был не ужас, а наоборот – показатель высокого профессионализма. Но моей маме это чуть не стоило инфаркта. Я не успела набрать мамин телефон раньше, чем она услышала о взрыве по радио. Я не успела сказать ей, родной, что жива и невредима, и успокоить раньше, чем она, схватив валидол, в чем была бросилась из дома в метро (чтобы не стоять в пробке в такси) и поехала ко мне. А в метро ее мобильный не принимал. В общем, нетрудно себе представить и трудно описать, что она пережила за те 25 минут, пока добиралась до меня. Вернее, до моего подъезда. Потому что внутрь ее не пустила милиция. Все входы и выходы были уже перекрыты, никого не впускали и никого не выпускали. Как потом рассказывал мне папа (которому я тоже не успела дозвониться и который в то же самое время, только из другого места, услышав по радио о взрыве, сорвался с работы и ехал в метро ко мне), «когда я подошел к подъезду, твоя мать-героиня уже готовилась брать штурмом подъезд, если бы я ее не остановил и не успокоил, милиционерам, которые ее не пускали, было бы несдобровать…» По папиным рассказам, моя мама (скромный педагог) шла на таран и кричала, что если ее не пропустят к дочери, то «она сейчас всех уволит!»

* * *

Ситуация была бредовая. Больше часа меня держали фактически под домашним арестом. То есть никто, конечно, мою дверь никак снаружи не запирал, но, когда я пыталась выйти, мне орали: «Назад!» и захлопывали дверь. Без всяких объяснений. Как ни странно, через некоторое время мне на мой домашний телефон перезвонили из Московской службы спасения (куда я по совету Машки позвонила сразу после взрыва и попросила прислать помощь) и спросили, нет ли у меня информации, о том, что же все-таки произошло и что явилось причиной взрыва. Из чего я сделала вывод, что их бригаду тоже не сразу подпустили к месту происшествия. Видимо, сначала там работали только оперативники и представители спецслужб. Я уже не успевала отвечать на звонки, и мой перегревшийся телефон, который автоматически включал режим автоответчика, когда линия была занята, через пару минут сообщал, что у меня 35 новых сообщений. Которые я уже не успевала слушать. Потому что по другому телефону надо было клясться десяткам звонивших друзей, что я в безопасности, пытаться успокоить родителей, стоявших уже в ста метрах от меня, но бывших не в состоянии из-за блокпостов добраться до меня, а главное отбиваться от русских и импортных папарацци, которым не терпелось поскорее узнать, не оторвало ли мне случайно голову. Впрочем, один папарацци оказался гораздо смекалистее и удачливее других. Каким-то неведомым мне способом узнав мой домашний телефон, ко мне прорвался корреспондент Владимир Кара-Мурза с телеканала RTVi (который в журналистском просторечии называют не иначе, как «Гусь-хоум-ТВ», потому что это последний телеканал, оставшийся после путинского раскулачивания в собственности у опального медиа-магната Владимира Гусинского) И задушевным голосом попросил выйти к ним через кордон милиции, потому что через час у них выпуск новостей.

– Мы вас не будем мучить, мы просто покажем миру, что вы живы… – трогательно пообещал коллега. До этого телеканал RTVi уже неоднократно давал в эфир интервью со мной по поводу выхода книги – например, когда была угроза, что тираж задержат в типографии, или когда прокремлевские цензоры изъяли из эфира телеканала НТВ репортаж Парфенова о моей книге. Короче, у меня были некоторые причины относиться к RTVi с небеспристрастностью, а вернее с симпатией. Просто потому, что, по сути, это последний неподцензурный русскоязычный телеканал, который, правда, видно на территории России только со специальными декодерами: он вещает в основном только на русскую диаспору в Израиле и США.

– Мы же ваши друзья, Лена! Мы искренне волнуемся за вас! – с подкупающей человечинкой в голосе увещевал меня Володя Кара-Мурза. – Не подведите нас, пожалуйста! Я объяснила ему, так же как и сотням корреспондентов, звонившим до него, что и сама ничего не знаю о взрыве и что меня не выпускают из квартиры.