Прощальный поцелуй Роксоланы. «Не надо рая!» - [38]

Сулейман действительно уехал, а Роксолана стала с тревогой ждать реакции младшего шехзаде.

Они так непохожи с Селимом, словно рождены разными родителями. Селим внешне повторил мать, он такой же рыжеволосый и невысокий, Баязид удался в отца – рослый и худощавый, с орлиным носом и таким же взглядом.

Селим с детства привык к мысли, что его жизнь скоро прервется, а потому нужно использовать каждый данный Аллахом день и миг. Он с детства старался окружить себя удовольствиями, причем телесными.

Баязид жил иначе.

Он, как и Селим, не считал нужным заботиться о своем образовании, что заставили изучить, то изучил, хотя способностями обладал даже более выдающимися, чем братья. Но и его с малых лет приучили к мысли, что жизнь – это недолго. Другие, те, кто не шехзаде, кто не наследник, могут жить до старости, а им с Селимом о таком и мечтать глупо.

Нет, никто нарочно такого не говорил, но когда даже совсем маленький человечек слышит о чем-то изо дня в день, он обязательно запомнит и, став постарше, разберется, что это за слова такие – «закон Фатиха».

Проклятый закон, превращающий жизнь наследников в кошмарное ожидание внезапного конца жизни во время ее расцвета!

Но когда они с Селимом еще ничего не понимали, уже знали, что они не главные, вроде даже не совсем нужны. Мустафа взрослый, Мехмед серьезный, Михримах вообще девчонка, что с нее возьмешь, Джихангир маленький и больной. Все были какие-то особенные, только эти двое оказывались никем и нигде. Наследниками станут вряд ли, больших успехов и ума от них не требовалось, жалеть тоже было не за что.

Оставалось просто жить в свое удовольствие, пока эта жизнь не оборвалась из-за смены султана.

Но если Селим предавался удовольствиям, сидя на месте, то Баязид сидеть не мог и не желал. Однажды он услышал, как их дед уничтожил, сместив с трона, своего отца, уничтожил братьев и племянников, даже самых маленьких. Запомнил это и для себя решил, что его дети, если таковые родятся, будут разбросаны по всей империи, чтобы их не смогли даже найти. А если останется хоть один, то обязательно отомстит.

Живой, подвижный, что в повседневной жизни, что в правлении, он словно боялся остановиться, задержаться на одном месте. Повзрослев, норовил улизнуть из дворца при малейшей возможности, уезжал на охоту, отправлялся в Эдирну, совал свой любопытный нос повсюду. Будь он чуть более усидчив, сумел бы познать многое, но считал, что ему наука управления государством вовсе ни к чему, а потому сойдет и так.

Роксолана злилась, укоряла, пыталась увещевать и в шутку, и всерьез. Как ей иногда хотелось в шутку отхлестать взрослого сына по спине прутом, как это делал ее отец с ее старшим братом!

Но ругать Баязида бесполезно, тот смеялся в ответ, изворачивался и продолжал жить по-своему. Непостижимый, вольный и привязанный одновременно. Баязид никому не переходил дорогу, никому не был опасен, а потому жил в свое удовольствие, участвовал в походах, если султан звал, охотился, любил женщин, плодил детей. Кажется, даже он сам не мог сказать, скольких уже имеет даже в гаремах. Когда спрашивали, смеялся, пожимая плечами:

– Все мои, чужих не держу.

А теперь вот возможно настоящее противостояние братьев, в котором один из них обязательно погибнет. Для султана это противостояние страшно развалом империи, а для нее это прежде всего война двух сыновей.

Может, прав неписаный закон, не позволявший наложнице иметь больше одного сына? Как матери разделить сердце между сыновьями, даже если она явно предпочитает одного из них?

Что будет, если Баязид не послушает и не приедет? Султан решит, что это бунт, а бунтов Сулейман не прощает никому – и Баязиду не простит тоже. Но в письмах сына не убедить быть послушным воле Аллаха и отцовской воле, об этом надо говорить, глядя в глаза.

«Если не приедет, отправлюсь туда сама!» – решила Роксолана.

Баязид послушал призыв матери, приехал и привез с собой любимую наложницу Амани и четверых сыновей.

На несколько дней сердце бабушки купалось в радости, даже желудок не болел, но так долго продолжаться не могло, предстоял трудный разговор с сыном, этого не избежать.

Позвала к себе, в ожидании, когда придет, вышагивала по кабинету, стискивая руки так, что костяшки пальцев белели.

Сулейман прав, конечно: интересы государства требовали, чтобы Баязид преклонил голову перед султаном и перед братом, ожидая их милости. А если милости не будет?

Впервые подумала о том, каково было Мустафе, давно взрослому, сильному, способному править. Сыну Махидевран в год казни исполнилось сорок – возраст расцвета сил для мужчины. Баязид моложе, ему тридцать два. Тоже полон сил и надежд, хотя какие надежды могут быть у того, чью шею вполне вероятно обовьет шелковый шнурок?

Сын вошел решительным шагом, склонился, приветствуя мать:

– Валиде…

– Входи, сынок. Хочу поговорить с тобой. Как Амани, как дети?

– Все хорошо. Валиде, вы видите Амани сейчас чаще, чем я, почему вы меня спрашиваете?

Глаза смотрели чуть насмешливо, Баязид очень похож внешне на отца: такой же высокий, чуть сутулый, бледен лицом. Но глаза у него зеленые – материнские. И ум острый, проницательный, с этим сыном не стоит ходить вокруг да около, не стоит лгать, он сразу уловит эту ложь и замкнется.