Прощальный фокус - [45]

На какую-то секунду самолет словно замер – неподвижно завис в воздухе, и Сабина смогла различить падающий снег. Поймав воздушное течение, летающая машина вновь ринулась вперед. О Канаде у Сабины сохранилось одно-единственное воспоминание – в нем был снег. Она стоит на снегу, и кругом, куда ни глянь, – снег: направо, налево, за спиной. Она оглядывается, вертит головой туда-сюда, пока наконец не понимает, что из этого кокона ей не выбраться. Сабинина мать рассказывала, как услышала истошный крик – так кричать можно только перед лицом неминуемой смерти. Она даже подумала, будто девочку грызет забредший к ней на двор волк или медведь, дикий зверь, которого в Монреале не видывали. Но когда Сабина прибежала к матери, выяснилось, что испугал ее снег. Мать ее поняла. Ей и самой хотелось кричать. Все прочие детские воспоминания Сабины были связаны с Фэрфаксом, где ты мог быть американцем, не утруждая себя пониманием Америки.

– В старших классах я хотела стать бортпроводницей. Думала, что только так смогу вырваться из нашего городка, – сказала в пространство сидевшая в хвосте стюардесса.

Сабина и ее спутница обернулись к ней. Стюардесса была яркой блондинкой с глазами, накрашенными как у Натали Вуд.

– Думала, а как иначе мне попасть в Европу? Думала, вот стану бортпроводницей, встречу богатого бизнесмена, выйду замуж. И хоть бы кто меня предупредил, что я буду мотаться между такими же вонючими городишками, как и тот, где я родилась!

– Вам там ничего, сзади? – спросила соседка.

– Такие вот маленькие самолетики, девочки мои, и падают, – прищурившись, продолжала стюардесса. – Суперджеты – те редко когда грохаются. Статистика не врет. Только в газетах о таком не пишут – им неинтересно, когда трупов мало. А так это гробы летающие.

Сырое жестяное чрево самолета было рассчитано на восемнадцать пассажиров. Крохотные водяные жемчужинки ползли по пластиковым иллюминаторам, разукрашенным изящными морозными узорами. Синее ковровое покрытие на полу салона вылиняло и истерлось, а кресла – тоже синие, но поярче и посвежее – казались изношенными из-за налепленных на подголовники бумажных салфеток, призванных защитить обивку от жирных волос пассажиров.

Самолет так резко качнуло влево, что Сабине пришлось схватиться за подлокотники, а сумочка ее, перелетев через проход, очутилась под чужим креслом. Стюардесса завопила.

– Эй! – обратилась соседка к задернутой занавеске перед ними. – Может кто-нибудь ей помочь?

Повисло молчание. Затем между мягкими складками ткани просунулся мужской затылок.

Мужчина обернулся.

– Погода скверная, – сказал не то капитан, не то второй пилот. Сабина надеялась, что все же второй пилот. По голосу было не понять. – Но нам ничего не грозит.

– Да тут с ней беда. – Женщина ткнула пальцем в направлении хвоста. Стюардесса болталась, как мешок, в своей упряжи из лямок. Огромные, черные от туши слезы растекались по ее щекам.

Минуту или полминуты не то капитан, не то второй пилот глядел, выжидая.

– Бекки! – сказал он громко, чтобы голос долетел до хвостовых кресел, но та словно его не слышала за ревом двигателей и шумом ветра. Мужчина бросил взгляд на соседку Сабины, затем на саму Сабину, а когда ни та, ни другая не предложили ни совета, ни помощи, опять скрылся за занавеской. – Бекки! – произнес он уже по внутренней связи. Шмыгнув носом, девушка подняла к потолку измазанное лицо. – Соберись сейчас же! Здесь же пассажиры!

Девушка страдальчески кивнула в пустоту. Вытерла ладонями щеки, высморкалась в салфетку для коктейля. И притихла.

И в этой тишине Сабина ясно ощутила, что совершенно не против погибнуть в этот вечер, с этими людьми, в этом самолете. Память о Лос-Анджелесе словно уплывала от нее: тысячи маленьких домиков усеяли аккуратные склоны холмов, крыши поблескивают на солнце, как новенькие десятицентовики, а она глядит в иллюминатор, уносясь от них все дальше и дальше. Этот крохотный мир внизу был точь-в-точь как ее макеты – чистенький, аккуратный. Сабина подумала, что, пожалуй, большая удача – умереть быстро, как Парсифаль, и мысль эта принесла покой, а как только Сабина успокоилась, ей стало абсолютно ясно, что самолет приземлится и ничего страшного не случится и что это прекрасно – остаться в живых.

Самолет заметно снижал высоту, на этот раз намеренно. Через некоторое время Сабина ощутила толчок – выпустили и закрепили шасси. Пространство внизу было совершенно белым, и белизну изредка нарушали лишь тени от сугробов.

– Дамы, – объявил капитан, – начинаем последнее снижение: идем на посадку в Скотсблаффе.

Женщина, сидевшая через проход, протянула Сабине руку, и та взяла ее и крепко стиснула. Коснувшись земли, самолет взревел, как торнадо, взревел и затрясся, грозя расцепить руки двух женщин, но те держались крепко. Тепло чужих пальцев было почти как любовь. Вот и Небраска.

Даже когда самолет остановился, Сабине казалось, будто земля под ним движется. Мужчина в синем комбинезоне на молнии подал ей руку и помог спуститься по приставному металлическому трапу в снег. Секунду спустя снег уже проник за ворот свитера, намочил запястья между обшлагами куртки и раструбами рукавиц. Набился в карманы, полез в рот. Сабине пришлось остановиться и на секунду прислониться к своему провожатому.