Прощальная весна - [6]
Я бы предпочел побыть здесь один – хотя бы минут десять, полазить и поглазеть, но хозяева наверняка не позволят, это для них сущее святотатство. Но даже поверхностный осмотр помогает мне постичь слова отмороженного наркомана Гоги.
Родители и впрямь обожали свою дочь – но не реальную Нику, а некую условную барышню, правильную и послушную. И дома она старалась быть такой, чтобы не разочаровывать предков, которых, наверное, любила. Но за пределами маленького семейного круга оттягивалась по полной…
Мы снова в гостиной. Снова над нами белым и золотистым кругом горит люстра – такие, кажется, при брежневском развитом социализме клепал один из местных военных заводов.
– Хотелось бы почитать Никины стихи, – говорю я.
– Стихи? – оба родителя приходят в дружное изумление.
– Вы не знали, что она писала стихи? – в свою очередь удивляюсь я.
– Час от часу не легче!
Никина мамаша огорченно всплескивает худыми морщинистыми руками и принимается в возбуждении бегать по комнате, мелко жестикулируя, точно препираясь сама с собой. Или с мертвой дочерью.
А папаша добавляет солидно:
– После ее… в общем, мы перерыли все вещи Ники. Никаких стихов не было. Это абсолютно точно. Я головой ручаюсь!
– У вас неверные сведения, – убежденно заявляет мамаша, неожиданно притормозив свою беготню. – Уж поверьте нам, Ника стихов не писала!
– Вы уверены в этом? – кротко спрашиваю я.
– Еще бы!.. Нам ли не знать!.. – перебивая друг друга, кричат они, точно от того, баловалась Ника поэзией или нет, зависит их будущее.
– Верю, господа, верю! – Я примиряюще выставляю перед собой ладони. – В конце концов, это такая мелочь.
– Нет, не мелочь, – энергично возражает мамаша. – Дочка ничего от нас не скрывала, а уж стихи показала бы наверняка. – Стихи! Вот еще!
Фыркнув, она топает ногой в туфле. Хоть она и у себя дома, но оделась, как будто в гостях: длинный серый свитер, коричневые отутюженные брюки и черные туфли.
– Верно. Какие еще стихи! – подхватывает муж, впрочем, далеко не так уверенно.
Странное дело. Казалось бы, эти люди глубоко несчастны, раздавлены, да что там – почти мертвы. Но нет. Я задел какую-то потаенную струнку – и они, позабыв свое невыносимое горе, готовы спорить и негодовать.
Нет, пацаны, как хотите, а человек – Богом или природой – сработан на совесть. Добротно. С многократным коэффициентом сопротивления любым жизненным передрягам.
Еще чуток потрепавшись, прощаюсь.
Но перед уходом узнаю домашний телефон одноклассницы Ники. Зовут ее Таней. Танюшкой. Она – самый последний человек, который, естественно, за исключением убийцы (если таковой вообще существует) общался с живой Никой. Именно от нее Ника отправилась в шестнадцатиэтажку, где закончила свое земное существование.
Никины родители провожают меня любезно, с реверансами, но я нутром чую, как сильно они разочарованы. Наверняка жалеют, что связались с таким туповатым хромым недотепой.
Вернувшись домой, звоню Танюшке.
В телефонной трубке появляется усталый грубый женский голос, скорее всего, Танюшкиной мамаши. Обстоятельно объясняю, зачем понадобилась ее дочь. «Хорошо, – поразмыслив, заявляет она. – Даю на разговор пять минут. Не больше».
Круто.
В трубке возникает другой голос, звонкий и молодой.
– Ника моей подругой не была, – с места в карьер начинает Танюшка. – Она вообще в классе ни с кем не дружила. Просто, когда прогуливала уроки, брала у меня тетрадки. Я была у нее вроде справочного бюро: какие занятия в школе, что новенького.
– То есть, ничего о жизни Ники ты не знаешь?
– Верно, – радостно подтверждает Танюшка.
– Как же она оказалась у тебя в день своей смерти?
– Напросилась. А до этого она у меня никогда не была.
– Ника писала стихи…
– Стихи? – удивляется Танюшка.
– Послушай, это не телефонный разговор. Нам бы встретиться и малость тет на тет побеседовать.
– Побеседовать, – упавшим голосом повторяет девчушка следом за мной – и тут же пропадает. А я представляю, как она, прикрыв трубку вспотевшей ладошкой, шепчет матери: «Он хочет встретиться».
Затем появляется вновь и заявляет отстраненно, как взрослая:
– Извините, но мне нечего добавить. Так что встречаться нет смысла, – ее голосок подрагивает растерянно и виновато.
Так. Получила мамашины инструкции.
– Да ладно, Тань, я не настаиваю. Можно и по телефону… В тот день она была у тебя дома. И вы болтали… О чем? О школе? О мальчиках?
– Не помню… Вот, честное слово, не помню! Меня в том году этот… из милиции расспрашивал. Я и ему сказала, что не помню, хотя это было почти сразу после… ну, после события. А теперь и точно все позабыла. Вообще-то в тот вечер больше я говорила, а Ника слушала.
– Она была веселая? Грустная? Озабоченная? Какая?
– Обычная.
– То есть?
– Молчаливая. Иногда улыбалась.
– Ей кто-то позвонил?
– Никто. Она сама звонила своей маме, сказала, что останется ночевать у меня. А потом вдруг – около одиннадцати вечера – оделась и ушла.
– Когда она от тебя выходила, может, как-то по-особому попрощалась? Ты же понимаешь, человек, который собирается покончить с собой, держится необычно, нервозно. Например, вдруг заявляет: «Прощай, увидимся в другом месте».
