Прощальная весна - [23]

– К ней?

– Почему обязательно к ней?

– Сердце подсказывает. Болит оно, Алешенька. Не ходи! У меня дурные предчувствия… Алешенька!!!

Она хватает Алешу за водолазку и держит цепко, отчаянно, изо всех сил, как будто действительно может остановить.

– Пожалуйста, не держи меня… Ну, пусти!.. – Он вырывается, выходит в прихожую.

Шлепая тапками, Пироженка бежит за неверным полюбовником. Потом, прислонившись к дверному косяку, молча смотрит, как он одевается. И когда он отворяет дверь, кричит надрывно, словно в этот миг решается ее судьба:

– Скажи хотя бы, ты меня любишь, Алешенька?!

– Еще как, – отвечает он с порога фальшивым голосом.

И выходит на безлюдную лестничную площадку – такую стандартную, что невольно усмехается и думает: все в этой жизни взаимозаменяемо, в том числе и он, и Пироженка. Он мог бы забрести в любой, первый попавшийся дом, и там наверняка окажется полная некрасивая тридцатилетняя женщина, мечтающая о муже. А разве мало таких, как он – неприкаянных алеш, которые сами не знают, куда и зачем бегут?

В тускло освещенном лифте он спускается на первый этаж. С пиканьем отворяется металлическая подъездная дверь – улица встречает его теменью и светом окон…

А может, было совсем не так – гораздо проще и, наверное, пошлее. Я не Федор Достоевский, вот он бы сумел навалять страстей и душераздирающих страданий на один квадратный метр маленькой прихожей Пироженки.

Впрочем, мое видение грешит откровенной неточностью.

Потому что, если судить по списку присланных Акулычем телефонных разговоров, Катя позвонила Алеше около восьми вечера. А грохнули Алешу в десятом часу, недалеко от дома Пироженки.

Стало быть, Алеша ушел от Пироженки не сразу, а примерно через час.

Представляю, каким мучительным был этот час и для Пироженки, и для Алеши. О чем они говорили, когда судьба неумолимо отсчитывала последние минуты, отведенные Алеше на земле? Этого нам узнать не дано. Пироженка вряд ли расколется, а Алеша уже не расскажет…

«Послушай, долбанный Королек, птичка божья, – сурово обращаюсь я к самому себе, – хватит истязать несчастные извилины, которые служили тебе как могли с самого твоего рождения, давай-ка спать».

Но не выполняю приказ. Осторожно вылезаю из-под одеяла, плетусь на кухню, включаю свет и принимаюсь старательно изучать список Алешиных телефонных звонков, который прислал Акулыч…

Чудны дела твои, Господи!

В столбике разнообразных цифр я обнаруживаю таинственный номер, с которого звонили Нике незадолго до ее гибели!..

* * *

Утром, едва проснувшись, тщательно проверяю номерок, словно за ночь он мог волшебным образом измениться. Проверяю четыре раза, с бьющимся сердцем, называя вслух каждую цифирьку, как будто я старый маразматик, не доверяющий собственной голове.

Нет, номерок тот самый. И он как-то связывает Нику и Алешу!

Но как?

Я надежно откладываю его в памяти – как зарубочку на сером веществе, как вопрос, который настоятельно требует ответа. Но пока ответа нет, будем заниматься другими проблемами.

Меня занимает одна любопытная загадка: где Алешины вещи? Не те, что были при нем в небольшой сумке – зубная щетка, паста и прочая дребедень, а другие, погабаритнее. В его сумку, например, не войдет пуховик, слишком громоздкий, а я однажды зимой видел на Алеше зеленый пуховичок. Где он? На мертвом Алеше были ботинки – а где его летние туфли и кроссовки? Куда девалась вся остальная одежда, включая – пардон! – трусы, носки, футболки и водолазки? Чтобы все это уместить, нужен, как минимум, чемодан, причем здоровенный.

Где чемодан, ребята?..

Пока такие мыслишки суматошно шныряют в моем убогом черепке, сам я неторопливо двигаюсь по длинному мрачноватому коридору. Слева от меня – в четырех комнатах – помещается редакция болтливой городской газетенки «Пульс мегаполиса».

Заглядываю в первую комнату. Совсем недавно здесь сидел Алеша, и я, отворив грязно-белую, не первой молодости дверь, сразу видел его, азартно барабанящего по клавиатуре.

Сейчас на его месте худущая, почти лишенная плеч кудлатая деваха. В ее очках отражается светящийся монитор. Подхожу. Она поднимает голову. Теперь в стеклах ее очков отражаюсь я.

Солидно и сдержанно здороваюсь. И сразу же сообщаю, что расследую обстоятельства Алешиной смерти. К моему изумлению, она не интересуется, откуда я выпал и не требует показать удостоверение.

Что ж, уже хорошо, терпеть не могу врать и выкручиваться.

– Я вас помню, – говорит она. – Вы иногда приходили к Алеше.

Вот те на! А ее не помню. Видно здорово умеет маскироваться, мне бы так.

– Покурим? – предлагает она.

– Бросил, – сообщаю с великой грустью и тут же учтиво добавляю: – Но рядышком с вами постою с удовольствием.

Она встает, оказавшись одного роста со мной, даже чуток повыше, и от этого кажется еще более тощей.

Мы шагаем вдвоем по коридору, спускаемся на один лестничный марш и пристраиваемся возле окна. Она щелкает зажигалкой, закуривает, и у меня от желания затянуться тут же начинает кружиться голова.

– Ну, истязайте меня, – говорит она с иронической усмешкой, но голос у нее резкий, отчетливый и холодный. Как нож, с которым сложно спорить.

На костлявом безымянном пальце ее правой руки поблескивает золотом тонкое обручальное колечко. Эта железная жердь – замужем! И я по-мужски жалею незнакомого мне человека, ее супруга. Бедолага, жизнь у него явно не сахар.