Пророчество - [47]

— Ваши родные ничего не подозревают?

— Мой отец и мой дядя умерли. В особенности жалею о том, что дядя не дожил до этих времен. — В голосе Трокмортона прозвучала печаль. — Его заподозрили в соучастии в планах герцога Норфолка жениться на королеве Марии в шестьдесят девятом году, знаете?

— В той истории, что стоила головы брату Генри Говарда? Вот как? — Я на миг позабыл о необходимости скрывать свой интерес, но Трокмортон уже так увлекся, что едва ли что-либо заподозрил.

— Какое-то время он служил им посредником, насколько мне известно. Из-за этого вся наша семья оказалась под подозрением, но доказательств против дяди так и не нашли. Мне тогда было пятнадцать, но я отчетливо все запомнил. — Лицо его омрачилось при этом воспоминании.

— Значит, у вас семейная традиция, — улыбнулся я, чтобы его подбодрить, но Трокмортон и не смотрел в мою сторону, он тревожно взглянул на дверь.

— Лишь бы Мендоза не сменил меня.

— Почему вдруг?

Физиономия Трокмортона перекосилась.

— Он опасается, что мое лицо вскоре чересчур примелькается в окрестностях Шеффилдского замка. Говорит, как бы меня не вздумали схватить и обыскать, перехватят всю секретную корреспонденцию. Подумывает заменить меня кем-то из собственных курьеров. Но никто не знает эти места, как я, не знает, как передавать письма служанкам Марии. — Его так и трясло: еще бы, лишиться ключевой роли в заговоре!

— Наверное, он хочет поддерживать переписку с королевой помимо французов? — подбросил я идею. — Возможно, Мендоза не слишком-то доверяет этому посольству, а вас считает приближенным Кастельно?

Взгляд Трокмортона вновь невольно метнулся к письменному столу, но он усилием воли отвел глаза и принялся дергать за какую-то ниточку на рукаве камзола.

— Об этом мне и нужно поговорить с послом. Они с Мендозой не ладят, уверен, вы и сами об этом знаете, но нельзя допустить, чтобы личные счеты расстроили наш великий план. А я — человек Марии, а не Кастельно или кого бы то ни было еще.

Марии? Какой именно Марии? — усмехнулся я про себя.

— В таком случае не буду вам мешать, дожидайтесь посла. — И я двинулся к двери.

— А как насчет вас, доктор Бруно?

— Насчет меня? — Вопрос застиг меня врасплох, когда я уже взялся за ручку двери, и волосы на затылке вновь неприятно зашевелились. Я обернулся: светлые, бледные глаза в упор смотрели на меня, не отпуская.

— Чей вы человек, доктор Бруно?

— Я служу Генриху Французскому, — отвечал я, постаравшись, чтобы мой голос прозвучал не слишком напряженно. — Я остаюсь под его покровительством и в Англии и буду служить тому делу, которое его посол сочтет наиболее соответствующим интересам Франции.

Трокмортон с минуту щурился, пристально всматриваясь в меня:

— Так для вас это вопрос политики, а не религии? Я говорю о восстановлении прав королевы Марии.

Я снисходительно улыбнулся в ответ:

— Даже если и существуют люди, способные отделить религию от политики, вы не найдете таковых в посольствах, Трокмортон, разве что где-нибудь в пещере, где они неустанно взывают к Господу, облаченные во власяницу.

Незамысловатая шутка вызвала у молодого человека смех, и он распрощался со мной легким поклоном. Я удалился в надежде, что по крайней мере на данный момент развеял его подозрения на мой счет. По пустынным коридорам я добрался до небольшого флигеля, который предшественник Кастельно превратил в домашнюю часовню при посольстве. Королева Елизавета не запрещает служить католическую мессу в посольствах тех стран, что сохраняют приверженность Риму, однако к участию допускаются лишь сами дипломаты, члены их семейств и слуги, а также иностранные подданные, крещенные в католической вере. По закону так, на самом же деле в посольские часовни битком набиваются английские католики, которые водят дружбу с послами, ибо принимать таинства у себя дома значило бы навлечь на себя тюремное заключение, а то и казнь.

Я присел на подоконник напротив двери в часовню, чтобы понаблюдать за выходящими. Одно из поручений Уолсингема: отмечать, кто посещает мессу, в особенности же обращать внимание на новые лица. Изнутри доносилась монотонная речь священника, слов не разобрать, порой паства отвечала ему хором. Муха жужжала и тщетно билась о стекло, лимонного цвета лучи просачивались в окна и косо ложились на застеленный камышом пол. Утекали минуты — я потерял им счет, — а монотонный голос все бубнил, и вот наконец смолк, двери распахнулись, и прихожане хлынули наружу, перешептываясь, как школьники, отпущенные с уроков. Первыми вышли те, кому отводились задние ряды — дворецкий, экономка, повар и прочие домашние слуги. Потом те, кто удостоены места поближе к алтарю: Курсель, Арчибальд Дуглас (это меня удивило: не думал, что старый развратник ходит к мессе), лорд Генри Говард — это уж само собой, а рядом с ним высокий молодой человек, весьма смахивающий лицом на лошадь, за ними Кастельно с супругой; застенчивый испанский монах проскользнул мимо, наклонив голову и сложив руки перед грудью. Хотя обитатели посольства имеют право посещать мессу, все они держались так, словно их застигли за непристойным делом, косились пугливо на меня и спешили проскочить, не поднимая глаз, одна лишь Мари послала мне кокетливую улыбку.