Пропавший - [7]

Жорик да Жорик… Это они нарочно! И председатель туда же! Да если б не тяжелое детство…

У него защипало в глазах, перехватило дыхание, и он остановился на разбухшей от нежданного солнца дороге, яростно соскребая о корягу налипшие к подошве желтоватые комья суглинка: куда идти-то?..

Жорик пил чай из консервной банки, когда вошла фельдшерица — худенькая девушка с аккуратным пробором и бледным лицом. «Городская, — с интересом затих за столом Жорик, — с кем гуляет до ночи?»  Жорик догадывался, но не желал знать, что в этот поздний час фельдшерицу, недавно приехавшую в Шулуты по распределению, могли по звать к больному.

Не увидев с темноты, моргая, она со вздохом присела на табурет и, наморщив носик, взялась за резиновые сапожки. Жорик громко хлебнул из банки. Девушка вскрикнула: «Мама!», кинулась к двери. В нее как раз входил с застывшей улыбкой и чемоданчиком в руке высокий парень. Его Жорик опознал сразу — тот, кто громче всех смеялся в клубе, прямо из президиума, чабан-сотник с маточной отары. «Ишь ты! Ишь ты! В моем-то доме!» — у Жорика застучали в висках молоточки, и он, унимая дрожь в пальцах, ткнул указательным в дверь. И такая веселая злость была в его глазах, что парень, выше Жорика на голову, отступился.

— Не по-нашему — человека на ночь из дома гнать, — только и сказал парень. Девушка всхлипнула.

— Теперь будет по-моему! — пристукнул банкой Жорик. — Дорогие мои земляки! Плевать я хотел! Мой дом? Мой!

Парень, пообещав Жорику скорую встречу один на один, увел девушку под руку. Жорик выбежал в сени, прокричал вслед весьма прозрачный намек, заметив, как дрогнула узкая спина фельдшерицы. Парень рванулся, но Жорик успел забежать в дом и набросить крючок.

Наутро приехал председатель Базаров, еще более погрузневший, с одышкой. Он долго всматривался в Жорика, будто первый раз видел, и, точно узнав, протянул:

— А-а, Нуров! А я думал — чужой кто, если обычаи наши забыл!

— «Наши, наши!» — раздраженно повторил Жорик. — Ничего вашего я не брал!

Председатель побагровел, чуть не захлебнувшись услышанным. Жорику снова показалось, что Базаров хочет его ударить, — он пригнулся, но председатель лишь махнул рукой и хлопнул дверью.

Взволнованный и серьезный, напившись чаю, Жорик долго обдумывал в холодном доме, чем бы еще насолить землякам.

Не торгуясь, Жорик продал бинокль и охотничий нож. Накачавшись вином-бормотухой и злостью, ночью залез в отдельный хотон, где содержался племенной производитель. Узкий луч фонаря высветил заметавшегося в углу хваленого барана, с помощью которого Базаров и его окружение намеревались выйти в передовики. Баран, поняв, что дело худо, в ужасе влез на изгородь, пронзительно заблеял. Бросив фонарь, Жорик грудью упал на брыкающееся животное, зажал, связал переднюю и заднюю ноги сыромятной бечевой: «Чуешь, да? Чуешь, базаровское отродье!» — цедил сквозь зубы. Он стал пинать барана между ног — любой мужик знает куда…

Жорик, как ему казалось, рассчитал точно. Дело было накануне осеменения колхозных отар, и упадок сил у племенного барана-производителя, на которого очень рассчитывали, имел последствия на весь год. Базаров ходил по селу мрачнее тучи. За барана были плачены немалые деньги. Содержался он на маточной отаре, где старшим чабаном был тот парень — ухажер фельдшерицы по фамилии Омбоев. Пусть теперь попробует выйти в сотники! С Омбоева взыскали за барана, чабанам приплачивали и за сторожей. Хотя было ясно, чьих рук это дело. Базаров при нечаянной встрече лишь покосился на Жорика покрасневшим от бессоницы глазом.

Последствия истории с производителем забайкальской тонкорунной породы, которого ввиду отсутствия семени пришлось сдать на мясо комбинат, грянули вопреки прогнозам специалистов задолго до окотной поры у овцематок. Средь бела дня возвращавшемуся в легком подпитии с озера Жорику накинули на голову пыльный мешок, затащили за старую кошару и, не давая опомниться, двумя кулаками сразу, чувствовалось, от души заехали в ухо и в нос. В глазах у Жорика поплыли желтые кольца, но он сумел сбросить мешок, и в тот же миг ощутил дикую боль в паху: небо с овчинку показалось — он, наконец, понял смысл загадочной русской пословицы. Лиц нападавших он, естественно, запомнить не мог, а потому на следующий день непослушными, разбитыми, вздувшимися, как у негра, губами мямлил невнятицу. Но одно он утверждал точно: человек, поднявший руку, точнее, ногу на его мужское достоинство, был Омбоев. Он мог поклясться. Но улик не было. Свидетелей тоже. Одноклассники хранили гробовое молчание. «Они тут все заодно! Они же эта… мафия!» — пускал розовые пузыри Жорик, истощив весь радиозапас. Участковый, неулыбчивый лейтенант, которого знала каждая собака в окрестных селах, повел себя странно. Он вдруг начал расспрашивать, не слышал ли гражданин Нуров, отчего потерял это самое мужское достоинство племенной баран-производитель… Жорик прикусил язык. Усмехнувшись широкоскулым лицом, участковый пообещал продолжить разговор.

Короче, в Шулутах на него спустили всех собак. С ним перестали здороваться даже бывшие собутыльники. В магазине подавали горелый хлеб. Соседка, татарка Танзиля, добрейшей души человек, неожиданно отказала ему в яйцах и молоке — к ней, мол, приезжали гостить из Казани внуки. Это было страшно. Но Жорик, вспоминая об артели, храбрился…