Пропавшие девочки - [26]

На автомате вытаскиваю из сумки телефон. От Ник больше ни слова. От Паркера сообщений тоже нет. Я не удивлена и все же внутри ощущаю укол разочарования, как будто слишком быстро съезжаю с холма.

– Вот что мы будем делать. Мы выстроимся в цепочку и двинемся на восток. Идти нужно так близко, чтобы доставать до плеча своего соседа, – коп вытягивает руку, как пьяный, пытающийся ухватиться за что-нибудь, чтобы удержать равновесие. – Внимательно смотрите на землю и ищите все, что угодно, чего здесь быть не должно. Заколка, окурок, ободок – что угодно. У Мэдди был любимый браслет, серебряный с шармами с бирюзой. Он был на ней, когда она исчезла. Если что-то увидите, кричите.

Он спрыгивает с бетонного блока, и толпа, словно вода в бассейне, расходится кругами, рассеивается, разбиваясь на небольшие группы. Толпа разбредается по пляжу, пока копы выкрикивают указания, а журналисты, сделав несколько снимков, расходятся восвояси. Сверху, должно быть, кажется, что мы играем в какую-то запутанную игру. Усложненная версия Али-Бабы. Все мы выстроились в шеренгу и безмолвно призываем Мэдлин появиться, вернуться.

В песке полно разного мусора, который обычно скапливается по краям парковок: пустые сигаретные пачки, разные обертки, банки из-под газировки. Интересно, важно ли что-нибудь из этого? Я представляю себе безликого мужчину, потягивающего теплую колу пятничным вечером и наблюдающего за желтовато-красным мерцанием задних фар автомобилей, которые въезжают на парковку «Биг Скуп» или выезжают оттуда. Он видит двух девушек, Кеннеди и Сару, которые под руку направляются к манящему теплым и ярким светом магазину мороженого, оставив в машине маленькую девочку, свернувшуюся калачиком на заднем сиденье.

Надеюсь, она жива. Нет, даже не так: я верю. Внезапно мне в голову приходит мысль, что в этом и заключается цель нашей поисковой операции. Не в том, чтобы найти улики, а в том, чтобы мощью нашего коллективного сознания, нашими совместными усилиями сохранить ей жизнь. Как будто она – фея Динь-Динь, и все, что нам нужно делать, – просто продолжать хлопать.

По крайней мере, когда мы спускаемся к воде, становится прохладнее. Зато комаров и оводов здесь еще больше, они выбираются из укромных мест в кучах деревяшек, сваленных на пляже. Мы передвигаемся ужасно медленно, но даже в таком темпе идти по песку очень тяжело. Каждые пару минут кто-нибудь вскрикивает, полицейские спешат к нему и с угрюмым видом извлекают длинными пальцами в белых перчатках какой-нибудь мусор: клочок ткани, пустую пивную банку или месиво, оставшееся от чьего-то быстрого перекуса, скорее всего, выброшенного из окна проезжающей машины. Копы обнаруживают какой-то серебряный браслет, но я вижу, что мать Мэдлин Сноу отрицательно качает головой и сжимает губы. Пляж меньше четверти мили в ширину, и нас однозначно видно с парковки и из окон домов и мотелей, громоздящихся выше на песчаных холмах. Невозможно представить себе, что здесь могло случиться что-то плохое, на этой небольшой полоске земли, бок о бок с непрекращающимся потоком машин и чередой ресторанов, посетители которых без конца выскакивают на пляж, чтобы выкурить сигарету.

Но что-то плохое все же случилось здесь. Мэдлин Сноу пропала. Ник и я иногда представляли себе, что в лесу прячутся гоблины. Она говорила: если как следует прислушаться, можно услышать их пение. «Если не будешь осторожной, они тебя схватят», – говорила она и щекотала меня до тех пор, пока я не начинала вопить, как сумасшедшая. «Они утащат тебя в подземный мир и сделают своей невестой».

На секунду я представляю себе, как Мэдлин растворяется в воздухе, привлеченная звуками песни, слишком тихими, чтобы остальные могли их слышать.

– Ты дочь Шерон Уоррен, не так ли? – выдает женщина слева от меня. Последние десять минут она беззастенчиво разглядывала меня, а я изо всех сил старалась ее игнорировать. На ее лице слишком много макияжа, и она шагает по пляжу в туфлях на платформе, раскинув руки и балансируя, словно канатоходец.

Я хочу ответить отрицательно, но решаю, что в этом нет смысла, и киваю.

– Угу.

– Я Куки, – произносит она, уставившись на меня, словно ждет, что я ее узнаю. Конечно, ее зовут Куки. А как еще могут звать женщину, которая отправляется на поиски пропавшего ребенка с ярко-розовой помадой на губах и в туфлях на платформе?

– Куки Хэндриксон, – добавляет она в ответ на мое молчание. – Я тоже из Сомервилля. Я работала администратором в школе Кип вместе с твоей мамой. И твоего дедушку знала. Прекрасный человек. Я была, – она понижает голос, словно собирается открыть мне какую-то тайну, – на его похоронах.

Прошлой зимой, через три дня после Рождества, дедушка умер. Он прожил в Сомервилле всю свою жизнь и два года работал на последней мельнице, прежде чем ее закрыли в пятидесятых. В дальнейшем он возглавлял Малую Лигу и даже как-то раз был выбран городским головой, но отказался от этой должности, как только понял, как и весь город, что ни хрена не смыслит в политике. Мы с Ник звали его «По-по». На его похоронах в январе собралась половина Сомервилля. Все любили его.