Пропавшая кузина - [2]

Впрочем, не все в моей теперешней жизни так уж лучезарно, не обошлось и без потерь. Точнее, без потери. Получив пулю, предназначавшуюся мне, погибла Аглая — первая и единственная пока моя женщина в этом мире. Я понимаю, никакого особого будущего у нас с ней быть не могло, но хорошо мне с ней было, очень хорошо, чего уж там… И не только из-за сладострастных телодвижений, в которых мы регулярно упражнялись, но и вообще хорошо. Добрая она была, светлая… Да и когда она говорила, что ей хорошо со мной, видел же я, что это далеко не только не из желания удержать выгодного клиента. Смешно, но мне, тогда еще пятнадцатилетнему парню, нравилось помогать и покровительствовать взрослой, по сравнению со мной-то, женщине двадцати одного года от роду. Мне иногда кажется, что я был с Аглаей счастлив, но именно что был… Завтра я уезжаю в Германию, где буду учиться в Мюнхенском университете, и сегодня с утра сходил на могилу к Аглае как бы второй раз попрощаться. Дал кладбищенскому сторожу пять рублей, и тот пообещал, что могила будет всегда чистой и ухоженной. Что ж, вернусь — проверю.

В связи с предстоящим отъездом пришлось выправить себе паспорт, чтобы на законных основаниях пересекать границы. В отличие от покинутого мною мира, правило «без бумажки ты букашка, а с бумажкой человек» здесь с железной неумолимостью не действует, многие, особенно среди простого народа, вообще всю жизнь без каких-либо удостоверяющих личность документов обходятся, но это не мой случай. Помимо паспорта пришлось сделать еще и копию гимназического выпускного листа на немецком языке — вступительных экзаменов в немецких университетах нет, но без документального подтверждения гимназического образования в них не принимают. Копию свидетельства о четвертом разряде моей магической одаренности и перевод его на немецкий язык тоже оформил по всем правилам.

Несколько вечеров отдал общению с доктором Штейнгафтом на предмет прояснения для себя некоторых реалий немецкой жизни. Сам он, правда, саксонец и о баварцах говорит не шибко одобрительно, но все-таки знает о тамошней повседневности куда больше меня. Впрочем, советы Рудольфа Карловича, боюсь, не сильно мне помогут. Во-первых, он в Германии не живет уже довольно давно, и если что там изменилось, то и не знает, а, во-вторых, я его слушал, честно говоря, вполуха, потому как при нашем разговоре присутствовала докторская дочка. Светловолосая и зеленоглазая Амалия Рудольфовна в свои четырнадцать уже смотрелась более чем неплохо, разве что при очень высоком росте еще не пришла к полному совершенству женских форм, но, боюсь, через два-три годика к докторскому дому просто так не подойдешь — будут мешать уложенные штабелями поклонники юной красавицы. Пока же мешала она сама. Мешала слушать своего отца, как вы понимаете. Амалия деловито и с хорошо заметным умением строила мне глазки, периодически аккуратно встревала в беседу, в общем, нахально и недвусмысленно провоцировала у меня интерес к своей персоне, маскируя свои действия этакой полудетской непосредственностью. Делать это ей было нетрудно — все-таки моему нынешнему телу шестнадцать лет, и все его реакции вполне соответствуют биологическому возрасту. Рудольф Карлович, надо сказать, внимания на поведение дочки не обращал и никак ей не препятствовал — то ли привык уже, то ли не считал происходящее настолько уж серьезным. Впрочем, несмотря ни на что, поговорить по-немецки пусть и в небольшой, но компании в любом случае оказалось весьма полезным для тренировки разговорной практики.

Сам доктор Штейнгафт в свое время прослушал несколько лекций Левенгаупта и даже поучаствовал в паре семинаров, проводившихся великим ученым, поэтому посчитал себя вправе написать профессору рекомендательное письмо, где даже за тщательно подобранными и максимально аккуратными формулировками видно было стремление выставить меня в наиболее выгодном свете. Что ж, я от души поблагодарил доктора, тем более, его письмо давало мне железный повод лично встретиться с Левенгауптом еще до начала занятий. И уж я-то этим поводом воспользуюсь, даже не извольте сомневаться!

…Но основным моим занятием в остававшиеся до отбытия из Москвы дни стали регулярные упражнения с шашкой. После предъявления записки от дяди отставной терский есаул Турчанинов взялся за мое обучение со всей серьезностью и ответственностью, заявив, что учить племянника генерала Левского (а иначе он дядю и не называл) для него большая честь. Впрочем, это никак не мешало есаулу говорить мне «ты». Учителем Турчанинов оказался замечательным, не только отрабатывая со мной разные приемы обращения с шашкой, но и объясняя по ходу занятий смысл этих приемов.

— Шашка, она для боя оружие, не для поединка. Видишь, гарды нет? В поединке это плохо, рука открыта, а в бою, наоборот, хорошо. Хватаешь и обнажаешь не глядя. Опять же, саблю как носят? Лезвием вниз, да еще в железных ножнах. Стало быть, пока носят — лезвие тупится. Перед поединком недруг его уж всяко наточит, а в бою ты врага можешь поймать и при ненаточенном. А у шашки ножны деревянные, да носят ее лезвием вверх, так что точить ее нужно куда реже. Твою-то точить и вовсе не надобно, править только. А вот ежели тебе придется с кем один на один драться, а у него сабля, ты, главное, не дай ему сразу тебя рубануть, да и потом больше закрывайся да уходи от его ударов. Не назад пяться, а по кругу, по кругу обходи. Сам его старайся хоть касанием достать, с твоим-то клинком все рана будет. Два-три касания — и он уже ослабнет, тут ты его и прикончишь. Больше ежели достанешь — и приканчивать не надо, держи его на расстоянии, да подожди, пока он кровью истечет и сам свалится. А в оружную руку уязвишь неприятеля, так не тяни и добивай его быстрее.